Третья весна. Драгослав Михаилович
в палате и барабанил пальцами по столешнице, в тихий час шастал по коридорам и чужим палатам, где слушал, а еще чаще – пересказывал пошлые анекдоты про туберкулезников.
Постепенно он привык к тому, что чахотка – единственная существующая в мире реальность, научился верить в то, что все должны ею перестрадать, и с наигранным равнодушием хвастался числом и названиями пройденных больниц и санаториев. В этих местах связи с женщинами носят временный и отчаянный характер, они легко возникают и продолжаются без зазрения совести, чтоб потом безболезненно или трагически оборваться. Светислав, стыдливый, заброшенный и ленивый, в подобные не вступал. Украдкой он все-таки с вожделением поглядывал поначалу на женщин, но, не желая ничего менять в своей жизни, а также из-за того, что раза два-три получил отлуп, все-таки выбрал одиночество, слегка окрашенное обидой, пренебрежением и презрением.
Он любил запугивать новичков, подробно описывая внешний вид своих гнойных выделений, топографию сохнущих каверн и первичные признаки распада легких. Светислав описывал смерти, свидетелем которых был сам или о которых слышал от других; и обо всем он говорил с известным радостным отвращением. Если в санатории оказывался кто-либо из известных людей, о которых много говорили, он напрягал все свои полицейские способности, чтобы разузнать хоть какую-то их тайну, действительную или мнимую, чтобы потом с наслаждением разнести ее по палатам.
В компании новичков он разыгрывал суровые представления, которым сам первым же рукоплескал.
– Говоришь, – спрашивал Светислав, потягивая окурок, спрятанный в рукаве пижамы, – слегка расплевался? Причем кровью?
Новичок никак не хотел смириться с болезнью.
– Да ты ведь вовсе не болен! – орал Светислав, строя гримасы. – Да что ты! Это ошибка! Скоро тебя выпустят!
И старался как можно дольше кашлять, чтобы потом издалека плюнуть мокротой в открытое окно.
Болезнь окончательно овладела Светиком Петрониевичем, и никак не хотела покидать его – ей было уютно в нем! – да и он не очень хотел расставаться с ней. Всюду, где он побывал, его терпели, пугаясь его прошлого, но всячески советовали переменить место лечения. А ему было все равно – оставаться ли на одном месте или опять куда-то кочевать.
Так прошло почти шесть лет. Его лечили лучшими лекарствами в изоляции от внешнего мира, про который он уже не знал практически ничего, и Светислав нянчил свою болезнь, совсем как ребенок баюкает больную куклу, с неприметной упорностью борясь за то, чтобы как можно дольше не выздоравливать.
Но в один прекрасный день нашелся-таки умный доктор, который просто-напросто навалился на него, и Светик Петрониевич с чемоданом шмоток, безнадежно вышедших из моды за минувшие шесть лет, вместо обеспеченного пристанища оказался на улице.
Беспомощный и лишенный будущего, он понятия не имел, куда деваться и чем заняться в незнакомом ему мире.
В полном недоумении он сначала заявился к сестре Радмиле в Белград, где она