Фельдмаршал в бубенцах. Нина Ягольницер
воин ли, актер или фаталист. Остается лишь напуганный ребенок, что ввязался во взрослую игру и, узнав ее правила, уже не хочет быть ни гордым, ни сильным. Все желания сводятся лишь к отчаянной потребности упасть на пол, разрыдаться и попросить, чтоб игру прекратили, чтоб признали его маленьким и глупым, но выпустили из этой чужой, непонятной и пугающей игры.
Утопая в бурных стремнинах ужаса, Годелот чувствовал, что ему уже наплевать на честь и прочие высокие материи. Все кануло в животный страх медленного угасания по частям. Пеппо… Почему он должен защищать его? Его, который сейчас на свободе… А может, и нет, откуда ему знать? Может, Пеппо и вовсе уже мертв… Но что за безделица? Даже в земле лежать мягче и покойней, чем сидеть на этой скамье, глядя на собственную смерть, рассроченную, словно плата за дорогую лошадь…
Шотландец вжался в спинку скамьи, уже почти не чувствуя боли. Совсем недавно в каземате было жарко, а сейчас исполосованное дорожками пота тело трясла мелкая дрожь. Холодно… Отчего так холодно? Ведь в Венеции, насквозь прокаленной беспощадным летним солнцем, сами стены источают жар… Во рту пересохло, словно в горло насыпали мелкого песка. Казалось, попытайся заговорить, и голосу не прорваться сквозь этот сухой сыпучий пласт.
Ноги совсем отнялись: видимо, именно так он будет чувствовать себя тогда, потом… Ну же, прекратите это! Ему ведь едва семнадцать. Крикнуть… Этот паук в рясе, конечно, ждет… Я скажу, я все скажу, лишь разрежьте эти ремни, позвольте снова ощутить, что я могу ходить… В конце концов, к чему это упорство? Они с Пеппо ничего не знают о загадочной вещи, что так настойчиво требует монах. Быть может, они и вовсе ни при чем… Быть может, все это одна сплошная нелепая ошибка…
Все. К дьяволу эти загадки… Пусть все это кончится, пусть земля снова окажется под ногами, а небо над головой… Господи, как хочется пить!
Вот сейчас… Просто крикнуть – и все прекратится. Пусть потом он пожалеет, плевать… Ну же, просто крикнуть – и все будет кончено.
Годелот набрал воздуха, словно перед прыжком в пустоту, и сердце застучало с неистовой силой, то ли торопя, то ли предостерегая. Но этот вдох лишь оскреб горло шершавыми пальцами жажды, и подросток зашелся кашлем. Давай, не тяни, каждая минута дорога. Просто крикнуть, как оттолкнуться ногой от обрыва…
«Не вздумай снова скакать позади меня, как тогда в лесу. Каждому своя пуля, и дружба тут ни при чем».
Эти слова вдруг всплыли из глубины памяти, как порой бревно всплывает на поверхность стоячего озерца, разгоняя рябью волн гниющий ковер болотных растений. Как наяву вдруг встало перед глазами хмурое лицо Пеппо. Он сам благословлял Годелота на предательство, быть может, впервые веря в чью-то порядочность, но не считая себя достойным ее…
Только что снедавшая Годелота отупляющая паника рассеялась, словно в задымленной кухне разом открыли дверь и окно. Подросток ошеломленно