Христоверы. Александр Чиненков
меня так, человек я, хоть и выгляжу как чёрт.
Он встал с кровати, обернулся одеялом и подошёл к столу.
– Мама, самогона мне дай, – сказал он. – Слишком тяжёлым признание моё будет. Начну с того, что забрали меня в солдаты и с такими же горемыками, как я, отправили на фронт, – морщась от воспоминаний, начал Силантий. – А там обучили маленько, как стрелять, штыком колоть вражину, и в окопы айда.
Он замолчал, что-то вспоминая, а старик, захмелев от выпитого, сказал:
– Знаем мы о том, сынок, знаем. Мы же сами тебя с матерью на войну провожали.
– Я всегда помнил тот день, находясь на передовой, – вздохнул Силантий.
– И мы с матерью вспоминали тот день не раз, – сказал старик, глянув на притихшую рядом старушку. – Из тех, кто ушёл с тобой воевать из села нашего, никто не вернулся покуда.
– Воевал я недолго, – продолжил Силантий. – Месяца не прошло, как в беду попал. В один из боёв пошли в атаку и вышибли немцев из окопов. Но скоро они вернулись обратно и пожгли нас всех в окопе из огнемётов.
– Батюшки… – прошептала старушка и перекрестилась.
Повернув голову, старик строго глянул на неё, и она, закусив губу, замолчала.
– Сынок, а огнемёт – что такое? – посмотрел он на сына. – Отродясь об эдаком оружии слыхивать не приходилось.
– Долго рассказывать, да и ни к чему, – вытирая слезящиеся глаза, сказал Силантий. – Скажу только, что изрыгает он огонь из себя на много саженей и всё выжигает тот пламень адский, чего касается.
Воспоминания угнетают солдата. Силантий поднёс стакан к обезображенному рту.
– Сынок, а ведь ты не пил никогда, – не удержавшись, подала голос старушка. – Никогда этой гадостью свой рот не пачкал. И голос твой…
– А ну цыц, Марфа! – грозно прикрикнул старик. – До войны не пил, а там, стало быть, начал. Сама же видишь, в каком аду побывало чадо наше. А голос… – Он посмотрел на сына. – И мне почудилось, что голос твой, Силашка, вроде как другой стал.
– Связки мои от огня пострадали, – нимало не смутившись, объяснил Силантий. – От того и голос изменился. А вы что, всё ещё не верите, что я ваш сын, родители?
Старики, переглянувшись, пожали плечами.
– Не серчай, сынок, – шмыгнув носом, пролепетала старушка. – Мы всё к твоему виду никак привыкнуть не могём. Вот и болтаем, сами не знаем чего.
– Мы тебе верим, сынок, не сумлевайся, – хмуря седые брови, заявил старик. – И документы я глядел самолично, и крестик видал нательный, что мать тебе на шею надела, на фронт отпуская. И она крестик тот признала, только вот…
Он на мгновение замялся и, вздохнув, продолжил:
– Как же документы и крестик нательный уцелели на тебе, когда немцы вас напалмом жарили?
– Да как вам сказать, – ухмыльнулся Силантий. – Хосподь сохранил, видать, меня и крестик, и документы. Будто чуял я беду ту заранее, что на нас шквалом огня обрушилась. Документы и крестик загодя я в тряпочку завернул и за голенище сапога засунул. Наши эдак делали, когда к бою готовились.
В