Послания. Бахыт Кенжеев

      Льётся даром с языка, мучит и калечит

      мусорная музыка урождённой речи.

      Остриём карандаша ранит и отпустит,

      затерявшись в ландыше, в заячьей капусте.

      Кто польстится на неё? Беспризорной тенью

      ищет наказания, просит искупленья,

      шелестит кириллицей, муравьиной кучей,

      ластится, не мылится, гонит прах летучий.

      Клюнул кречет кочета, в поднебесье тащит.

      Всё пройдёт, за вычетом кратких и шипящих,

      ушлой безотцовщины, тех, кто были чьей-то

      глухотой защищены от немецкой флейты.

      И седому пьянице с горькими устами

      детская достанется трубочка в гортани

      да в казённом зеркале солнца отблеск тонкий

      на больничном никеле в дифтеритной плёнке.

      На востоке стало тесно, и на западе – темно.

      Натянулось повсеместно неба серое сукно.

      Длиннокрылый, ясноокий, молча мокнет в бузине

      диктовавший эти строки невнимательному мне.

      Тихо в ветках неспокойных. Лишь соседка за стеной

      наливает рукомойник, умывальник жестяной.

      Половица в пятнах света. Дай-ка ступим на неё,

      оживляя скрипом это несерьёзное жильё.

      Город давний и печальный тоже, видимо, продрог

      в тесной сетке радиальной электрических дорог.

      Очевидно, он не знает, что любые города

      горьким заревом сияют, исчезая навсегда.

      Остаётся фотопленка с негативом, что черней,

      чем обложка от сезонки с юной личностью моей.

      Остаются вёдра, чайник, кружка, мыльница, фонарь.

      Торопливых встреч прощальных безымянный инвентарь.

      Блещет корка ледяная на крылечке, на земле.

      Очевидно, я не знаю смысла музыки во мгле.

      Но останется крылатый за простуженным окном —

      безутешный соглядатай в синем воздухе ночном.

      Вот элемент пейзажа, чтобы унять глаза.

      Небо – печная сажа, киноварь, бирюза.

      Море – толкнёт, обманет, вынесет на песок.

      Имя – костёр в тумане, вытертый адресок.

      Наперекор недоле, смерти наперекос —

      пригоршня серой соли, химия вольных слёз.

      Крымский кустарник тощий, корни, узлы ветвей.

      Мне бы чего попроще, вроде любви твоей.

      Пригород. Дым древесный, тот, что очей не ест.

      Чинный собор воскресный, колокол, медный крест.

      И от мороки снежной слабых, коротких дней

      прошлое безмятежней, будущее темней.

      Вот и впадаешь в детство, высветленный зимой.

      Время б оглядеться, Господи Боже мой.

      Что ж ты, Аника-воин, по молодому льду

      бродишь среди промоин, мучаясь на ходу?

      Так тишины хотелось – только мешал сплошной

      шорох и дальний