Послания. Бахыт Кенжеев

      И темна, и горька на губах тишина,

      надоел её гул неродной —

      сколько лет к моему изголовью она

      набегала стеклянной волной.

      Оттого и обрыдло копаться в словах,

      что словарь мой до дна перерыт,

      что морозная ягода в тесных ветвях

      суховатою тайной горит.

      Знать, пора научиться в такие часы

      сирый воздух дыханием греть,

      напевать, наливать, усмехаться в усы,

      в запылённые окна смотреть.

      Вот и дрозд улетает – что с птицы возьмёшь.

      Видишь, жизнь оказалась длинней

      и куда неожиданней смерти. Ну что ж,

      начинай, не тревожься о ней.

      Куда плывёт громоздким кораблём

      летучий град в бессоннице осенней?

      То в дерево, то в озеро влюблён,

      небритый мой зеркальный собеседник

      по-рыбьи раскрывает чёрный рот —

      а я молчу и глаз не подымаю.

      Так беззаботно радио поёт.

      А у него мелодия немая

      на языке, и в горле белена, —

      корабль плывёт, сирены молодые

      сидят на мачтах, жизнь

      ещё влажна, ещё легка, ещё она – впервые…

      Не за горами ранняя зима.

      Рассеется туман, сгустится иней.

      Один умрёт, другой сойдёт с ума,

      как мотылёк в бесхозной паутине.

      И человек вздыхает, замерев.

      Давно ему грозит зима другая,

      все дни его и годы нараспев

      на музыку свою перелагая.

      А из краев, где жаркий водород

      шлёт луч на землю в реках и могилах,

      глядит Господь – жалеет, слёзы льёт,

      одна беда – помочь ему не в силах.

      Расскажи мне об ангелах. Именно

      о певучих и певчих, о них,

      изучивших нехитрую химию

      человеческих глаз голубых.

      Не беда, что в землистой обиде мы

      изнываем от смертных забот, —

      слабосильный товарищ невидимый

      наше горе на ноты кладёт.

      Проплывай паутинкой осеннею,

      чудный голос неведомо чей, —

      эта вера от века посеяна

      в бесталанной отчизне моей.

      Нагрешили мы, накуролесили,

      хоть стреляйся, хоть локти грызи.

      Что ж ты плачешь, оплот мракобесия,

      лебединые крылья в грязи?

      Давай за радость узнаванья, как завещал один поэт,

      пусть Аргус щерится, зевая, в вельвет застиранный одет.

      Зима долга, и пир непрочен, в пыли тиснёные тома,

      и к сердцу тянутся с обочин прохладноглазые дома.

      Ответь, дыханьем пальцы грея, что город выверен и тих, с

      тех пор, как пробудилось зренье у трилобитов молодых.

      Земля влажна, а в небе сухо, но там готовится одна

      для осязания и слуха непоправимая весна.

      И