Горький апельсин. Клэр Фуллер
ответил он, уже уходя. – Может быть.
Потом я, открыв окно, читала у себя в комнате и часа в три начала задремывать, когда вдруг услышала чей-то голос:
– Добрый день! Добрый день… Вы дома?
Я не сразу поняла, что этот женский голос (явно принадлежащий англичанке из высшего общества) доносится снаружи. Выглянув из окна, я обнаружила внизу Кару. Она улыбнулась. У нее было совсем другое лицо, чем в церкви: без всякой помады, глаза ясные, – но на ней оставалось все то же желтое платье. Она высунулась из своего окна под опасным углом и, вывернув голову, смотрела вверх. Ее волосы свешивались темным треугольником.
– Добрый день, – сказала она в третий раз. Нас разделяло примерно шестнадцать футов. – Вы Фрэнсис, да? Как поживаете? Мы с Питером… – Она улыбнулась и глянула за плечо, вглубь комнаты. – Отстань, Питер.
Она засмеялась, убрав одну руку с подоконника и резко наклонившись вперед, но, казалось, ее это не беспокоило. У меня екнуло внутри, и я чуть не высунулась сама, словно могла поймать ее до того, как она свалится.
– Не хотите вечером прийти к нам обедать? Меня, кстати, зовут Кара. – Она снова обернулась к комнате. – Ш-ш-ш, – сказала она невидимому мне Питеру.
– Я думала, вы итальянка, – призналась я.
– Итальянка? Нет. – Казалось, она удивлена. – Так вы придете?
– Очень любезно с вашей стороны, но…
– Только, пожалуйста, не говорите «нет». У меня тут уже несколько недель один только старый скучный Питер и больше никого. У нас тальятелле аль лимоне[11], я наготовила макарон на целый полк.
Она произносила «тальятелле аль лимоне» и «макарон» как настоящая итальянка.
Я никогда не ела никаких макаронных блюд, но знала, что они подаются в темноватых ресторанах Сохо – из тех, мимо которых я часто проходила, никогда не решаясь войти. Столики на двоих, красные свечи в винных бутылках. Мать заявила бы, что это мерзкая иностранная еда, но я проголодалась, и мне надоело обходиться одними консервами.
Видя мою нерешительность, Кара добавила:
– И я хочу знать о вас все, ведь вы наша новая соседка.
– Спасибо, – ответила я. Желудок помог мне победить сомнения. – Я с радостью.
Кара обернулась в комнату.
– Видишь? – сказала она Питеру. – Я тебе говорила, что она согласится.
Я невольно задумалась о том, что же они обо мне говорили, почему Питер решил, что я откажусь от приглашения, и о чем я сама буду говорить, когда они захотят узнать все. Мне как-то нечего было рассказать.
– Хорошо, – заключила Кара, обращаясь ко мне. – В полвосьмого? Для Питера это поздновато, но мы не можем позволить ему обедать в шесть, как рабочему, а уж тем более в четыре, потому что тогда это будет детский чай и нам придется довольствоваться вареными яйцами и копченой селедкой[12].
Я увидела руки Питера на ее талии. Она радостно вскрикнула от щекотки. И я не стала сообщать ей, что в четыре часа я всегда приносила матери чайник и поднос с гарибальдийским печеньем
Тальятелле в лимонном соусе. Тальятелле – длинная плоская яичная лапша, скрученная крупными клубками.
Детский чай – традиционная трапеза в обеспеченных английских домах начала XX века. Ближе к вечеру родители (как правило, почти не видевшиеся с детьми) приходили в детскую, где подавалась сравнительно простая еда – сэндвичи, вареные яйца, хлеб с вареньем, иногда пудинг и т. п. При этом обычно пили не чай, а молоко.