Область темная. Алексей Алейников
одуряющий аромат сирени заполонил всё вокруг, заставляя кружиться головы беспечных киевлян.
Дабы не привлекать внимание филёров и городовых уставшими лицами и запылённой одеждой, шумных центральных улиц друзья избегали. На явочную квартиру пробирались глухими окраинами. Кругом виднелись покосившиеся домики и хмурые бараки, набитые доверху, будто спички в коробке, фабричным людом. Пахло вываривающимся бельём, крысиным помётом и кислыми щами. Здесь, в завешанной сохнущим бельём квартире, революционеров накормили, напоили, снабдили новыми паспортами.
Павел попросил фамилию подобрать под партийную кличку – Седой. Да и какой ещё псевдоним можно дать тому, у кого к девятнадцати годам серебристых волос на голове больше, чем чёрных? Паспорт Седова Павла Гавриловича пах свежей краской и подозрений не вызывал.
Отдыхали недолго. Уже через неделю пришедший поздно вечером товарищ Вадим сообщил Павлу, что его ждёт учёба.
В школе бомбистов, что находилась под Львовом, Павел научился стрелять из револьвера, трехлинейки, маузера, собирать бомбы. Изучали революционеры искусство уличных боёв, конспирацию и много других наук, важных для разрушителей империи. После экзаменов Павел вернулся в Киев.
– Ну что, сдюжишь? Не струсишь? – товарищ Вадим строго смотрит Павлу прямо в глаза. – Тебе поручается дело чрезвычайной важности! От его исхода зависит судьба многих сотен наших товарищей.
Денёк 19 мая, года одна тысяча девятьсот седьмого от Рождества Христова, выдался солнечный. По бульвару вдоль главного корпуса университета Святого Владимира фланировали кокотки в кружевных платьях. Прикрываясь от щедрого солнца крошечными зонтиками, девицы провожали каждого встречного мужчину заливистым смехом. Щёголи тоже в долгу не оставались, и завязывались знакомства, и кипели страсти в тени цветущих каштанов, и казалось, ничто не может нарушить идиллию густо пропитанного ароматами дня.
Павел вышел из конспиративной квартиры около полудня. Боевикам стало известно, что между тринадцатью и четырнадцатью часами главный следователь жандармского управления Кожемяко Иван Павлович имеет обыкновение совершать променад. Гуляет он от здания управы до университета и обратно, фланирует по тротуару иногда в одиночестве, иногда с товарищем. Боевая группа решила привести приговор революционного суда в исполнение именно в этот момент – в другое время достать его будет сложно.
Передам слово самому отцу Павлу.
– Я жду в переулке. Сердце колотится так, будто сейчас выскочит. Мимо проходит Кожемяко. Рядом – товарищ. О чём-то беседуют. Выхожу и неторопливо догоняю следователя. Двое увлечены беседой и на меня внимания не обращают. Равняюсь с жандармом, кинжал прикрыт плащом. Дело секунды – вонзить стальное жало в почку. Как мягко вошло! Будто не в плоть человеческую, а в масло. Не вынимая кинжала, с невозмутимым видом прохожу мимо. Даже шляпу приподнимаю, будто старых знакомых повстречал.