В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту. Рана Авдиш
с огромным риском для ребенка. Всего за один день с безобидных антацидов, которые отпускают без рецепта, я перешла на внутривенный морфин. Как такое вообще могло случиться? Я постаралась заглушить свой страх губительных последствий морфина для ребенка мыслью о том, что это было свидетельством осознания ими всей тяжести моего состояния. Я сомневалась, сможет ли вообще морфин помочь со столь сокрушительной болью, и стала ждать. Никакого результата. Тогда они вкололи еще.
В хирургию позвонили, и к нам послали интерна.
Он зашел, молодой и серьезный, с пустым бланком в руках, который намеревался заполнить подробными данными о моей истории болезни, а также о результатах осмотра, прежде чем связаться со старшим резидентом. Я не понимала, как он вообще мог подумать, что на все это есть время.
Он положил свой листок на складной столик и щелкнул ручкой. Сравнил фамилию и учетный номер в его бумагах с тем, что был указан на моем браслете, и только потом обратился ко мне. «Не могли бы вы сказать мне, когда началась боль?» – спросил он.
У меня уже словно не осталось слов. «Позовите своего старшего», – только и ответила я ему.
Он попытался продолжить формальную бумажную волокиту. «Что-либо способствует усилению или уменьшению боли?»
В ответ тишина.
Он вздохнул, весь в растерянности. Понимая, что ничего от меня не добьется, он связался с резидентом. Хотя она и начала проходить здесь практику всего год назад, ей хватило опыта, чтобы понять, когда она увидела меня, скрюченную от боли, с нестабильными жизненно важными показателями, что времени и правда в обрез. «Кто ваш старший врач?» – спросила я у нее.
В ту ночь в травматологии дежурил врач, с которым мне доводилось раньше работать в интенсивной терапии хирургического отделения. Я буду называть его доктор Джи. Это был вдумчивый и невероятно квалифицированный хирург, который всегда старался тщательно во всем разобраться. Я попросила написать ему на пейджер, сказать, что это я, и попросить его прийти в родильное отделение. Так она и поступила, сообщив тот минимум информации, что у нее был. Она сказала ему лишь: «Я не знаю, что не так, но вы ее знаете, и она в очень тяжелом состоянии».
Хирурги, как правило, не очень-то любят неполные отчеты от своих подопечных практикантов. Они не привыкли к таким фразам, как «я не уверена» и «я не знаю». Хирургия требует точности. Они ожидают быть вызванными к кровати пациента уже после того, как будет проделана вся предварительная работа, сделаны все анализы и другие диагностические процедуры. Они ждут, что им предоставят диагноз, результаты обследования, план дальнейших действий и даже сообщат предполагаемое время проведения операции. Они предпочтут услышать ошибку, неверный диагноз, чем «я не знаю».
В то время как другой хирург и мог устроить ей за это разнос, этот врач почувствовал, как она напугана, и покорно пришел.
Доктор Джи проверил результаты анализов, поморщился, покачал головой и начал перечислять