В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту. Рана Авдиш
то же самое, что достать кружку с полки на кухне, – каждый раз, когда мы что-то вспоминаем, мы меняем синаптическую структуру этого воспоминания. Мы заново его формируем, заполняя недостающие детали. Будто та кружка сделана из все еще податливой глины и тепло наших рук оставляет на ее поверхности заметные вмятины. Когда мы в следующий раз вызываем это воспоминание, то нам на ум приходит последнее воспоминание об этом воспоминании – мы достаем кружку с оставленными нами же вмятинами. Из этих неполноценных данных мы и составляем общее представление о себе. Таким образом, мы шаг за шагом, снова и снова постепенно себя переписываем.
Я помню холодную операционную и мелькание синих клякс облаченных в хирургические халаты тел, приглушенные масками голоса, которые звучали, как замотанные шарфами дети во время зимней прогулки. Белоснежную квадратную плитку, покрывающую стены. Бодрящий запах летучих спиртов. Стальную поверхность стола. Дренажную емкость на полу для сбора все еще теплой крови. Размазывающую у меня на животе антисептик медсестру. Лекарство было холодным, как бензин. Когда они начали вводить меня в наркоз, я услышала тревожный голос анестезиолога: «Мы ее теряем… систолическое давление 60».
Совсем было отключившись, я стала тут же приходить в себя, как только услышала эти слова. Меня теряют? Я решила попытаться пережить эту ситуацию. «Сосредоточься», – сказала я себе.
«Мы ее теряем».
Слова снова отдались эхом, или на этот раз их просто повторили?
«Ребят! Она долго не протянет!»
«Знаете, а я ведь вас слышу», – подумала я.
Я изо всех сил старалась оставаться в сознании, пытаясь противостоять тянущей меня в кромешную тьму силе. Мои руки окоченели и стали невероятно тяжелыми. Чтобы подвинуть их хотя бы на миллиметр, требовались нечеловеческие усилия. В глазах потемнело. Горло сжалось. Я постепенно опускалась ниже уровня водной глади. Вода была тяжелой, словно ртуть, и ее давление лишь ускоряло мое погружение.
Внезапно я почувствовала неожиданную легкость и освобождение. Я отчетливо видела операционную, хотя и ориентировалась с трудом. Вид был обманчивым, подобно тому, как это бывает у пилотов, когда они слишком долго всматриваются в горизонт и порой начинают путать море и небо. Все вокруг словно было перевернуто. Я падала вверх. Я видела раздосадованное лицо анестезиолога, ставящего очередную капельницу. Я видела окружающее меня мониторинговое оборудование, акушерскую бригаду с инструментами, готовую извлечь моего мертвого ребенка.
Я видела себя, лежащую на столе.
До меня дошло, что они не ошиблись: они и правда меня теряли.
Если я вижу саму себя, то, наверное, я уже безвозвратно потеряна.
Я ничего не чувствовала. Боль чудесным образом прошла. Прошла и связанная с болью паника. Полное умиротворение. Я чувствовала себя невесомой, словно плывущей в воздухе, и при этом чрезвычайно крошечной. Я смотрела за развивающимися передо мной событиями с полным равнодушием