В водовороте. Алексей Писемский
кобыла ногайская!.. Эка кобыла бешеная! – говорил Елпидифор Мартыныч, обтирая грязь и сало, приставшие от колес к его глупой шинели.
– У них-с не кобыла это, а мерин! – заметил ему кучер его.
– Я не об лошади говорю, а об барыне! – возразил ему с досадой Елпидифор Мартыныч.
– Д-да! Об барыне! – сказал, усмехнувшись, кучер.
IX
В этот же самый день князь ехал с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
День был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими начал восхищаться довольно странно.
– Как это мило! – почему-то произнес он, останавливаясь перед царь-колоколом.
– Что же тут милого? – спросил его князь удивленным голосом.
– То есть интересно, хотел я сказать, – поправился барон и перед царь-пушкой постарался уже выразиться точнее.
– C'est magnifique![59] – проговорил он, надевая пенсне и через них осматривая пушку.
– Magnifique еще какой-то выдумал! – сказал князь, покачав головой.
– Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, – продолжал барон, прищуривая глаза свои, – что в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
– Ты это у Герцена читал, – сказал ему князь.
– Так, так!.. Да, да! – подтвердил с удовольствием барон. – Этот Герцен ужасно какой господин остроумный, – присовокупил он.
– Он и побольше, чем остроумный, – заметил каким-то суровым голосом князь.
– Конечно, конечно! – согласился и с этим барон.
В Оружейную палату князь повел его мимо Красного крыльца и соборов.
Барон заглянул в дверь Успенского собора и проговорил: «Святыня русская!» Перед вновь вызолоченными главами Спаса-на-Бору он снял даже шляпу и перекрестился; затем, выйдя на набережную и окинув взором открывшееся Замоскворечье, воскликнул: «Вот она, матушка Москва!»
Все эти казенные и стереотипные фразы барона князь едва в состоянии был выслушивать.
Всходя по лестнице Оружейной палаты, барон сказал, показывая глазами на висевшие по бокам картины: «Какая славная кисть!»
– Прескверная! – повторил за ним князь.
– Ого, сколько ружей! – воскликнул барон, войдя уже в первую залу со входа.
– Много, – повторил за ним князь.
В комнате с серебряной посудой барон начал восхищаться несколько
Это великолепно! (франц.).