Очерки по аналитической психологии. Карл Густав Юнг
– согласно с инстинктом? Ницше хотел этого и учил ему вполне серьезно. Да, он с необычайной страстью принес в жертву себя, всю свою жизнь идее сверхчеловека, т. е. идее человека, который, повинуясь своему инстинкту, вместе с тем выходит за пределы самого себя. И как же проходила его жизнь? Так, как Ницше напророчил сам себе в «Заратустре»: в том исполненном предчувствия смертельном падении канатного плясуна, «человека», который не хотел, чтобы через него «перепрыгивали». Заратустра говорит умирающему: «Твоя душа умрет еще быстрее, чем твое тело!» И позднее карлик говорит Заратустре: «О Заратустра, ты, камень мудрости, высоко бросил себя, но каждый брошенный камень должен упасть! Ты приговорен к самому себе, и тебе самому суждено побить себя камнями; о Заратустра, как далеко бросил ты камень, но – он упадет на тебя». Когда он выкрикнул о себе свое «Ессе homo!» (лат. – вот человек!), то было слишком поздно, как и тогда, когда это слово возникло, и распятие души началось еще до того, как умерло тело.
Жизнь того, кто так учил выражать согласие, следует рассматривать критически, чтобы иметь возможность изучить последствия учения на том, кто его выдвинул. Но если мы с этой точки зрения посмотрим на его жизнь, то нам придется сказать: Ницше жил по ту сторону инстинкта, в высокогорном воздухе героизма, и эта высота поддерживалась тщательной диетой, специально выбранным климатом, и в особенности большими дозами снотворного до тех пор, пока напряжение не разорвало мозг. Он учил говорить жизни «да», но сама жизнь его выражала «нет». Его отвращение к человеку, а именно к человеко-зверю, который живет инстинктом, было слишком велико. Он так и не смог заглотнуть ту жабу, которую часто видел во сне, страшась необходимости проглотить ее. Всех «высших» людей, требовавших идти с ними в ногу, заратустровский лев снова загнал в пещеру бессознательного. Поэтому жизнь Ницше не делает для нас убедительным и его учение. Ибо «высший» человек все же хочет иметь возможность спать без хлорала; он хочет и в Наумбурге, и в Базеле жить без «тумана и тени»; хочет иметь женщину и потомство; хочет обладать авторитетом и уважением толпы. Он хочет также удовлетворить бесчисленное множество самых обыкновенных и не в последнюю очередь вполне обывательских потребностей. Этим инстинктом, т. е. животным жизненным инстинктом, Ницше не жил. Несмотря на свое величие и значение, он был больной личностью.
Но что же определяло его жизнь, если не инстинкт? Вправе ли мы действительно упрекнуть Ницше в том, что он практически говорил «нет» своему инстинкту? Едва ли он согласился бы с этим. Он ведь мог бы даже без труда доказать, что в высшем смысле любил свой инстинкт. Но как же тогда стало возможным, спросим мы удивленно, что инстинктивная природа человека как раз увела его далеко от людей, в абсолютное уединение, по ту сторону толпы, где эта потусторонность защищала его от чувства отвращения? Ведь обычно считают, что инстинкт как раз объединяет, что он спаривает, что-то порождает, что он направлен на удовольствие и благополучие,