Захребетник. Генри Лайон Олди
загораживал дорогу. Рука «охотника» лежала на эфесе шпаги, а вся поза ясно говорила о готовности выхватить оружие в любой момент. Поведение назойливого любителя «свинских мечей» можно было истолковать одним-единственным способом.
– Вы – наемный убийца? Профессиональный браво?
Спрашивая это, Джеймс улыбался.
Терпеливость не числилась среди достоинств бывшего идеалиста.
– Нет.
– Грабитель?
– Нет.
– Просто забияка?
– Нет.
– Глупец?
– Вряд ли.
– Очень хорошо.
– Почему же это хорошо? – Впервые хладнокровие рябого дало трещину. Из-под наглой маски выглянуло недоумение, словно вор из-за угла спящего дома. – Что вы видите здесь хорошего?
Джеймс Ривердейл, в чьих предках числились граф Роберт Быстрый, близнецы Сайрус и Сайлас Непобедимые, Клайв Гроза Шарлатанов и, наконец, любимый дедушка Эрнест, расхохотался, чувствуя прилив бодрости.
– Куда уж лучше, сударь! Значит, мне будет не так противно заколоть вас!
Отскочив назад, он выдернул из ножен рапиру, подаренную ему дедом на прошлый день рождения. Клинок был чуть короче, чем у вчерашней бретты, но рукоять лучше подходила для Джеймсовой манеры фехтовать. Вместо традиционной чашки гарда рапиры формировалась дужками и кольцами. Две двойные дужки, сходясь, образовывали pas d’вne – второе боковое кольцо гарды. А боковые выемки на суженной и затупленной части клинка между кольцами облегчали проход пальцев в pas d’вne.
Это позволяло активнее действовать плечом.
– Не возражаете, сударь, если мы усложним задачу?
Левой рукой Джеймс обнажил дагу.
– Извольте.
Месяц щедро плеснул ртутным блеском на шпагу и длинный кинжал рябого.
Улица Малых Чеканщиков спала или делала вид, что спит. В конце концов, если мирные баданденцы способны почивать под успокаивающие вопли сторожей, может ли им помешать звон клинков? А если и помешает, то захочет ли мирный баданденец проявить интерес к этому, столь характерному звону, наводящему на малоутешительные размышления?
Ответ в обоих случаях: нет.
Минута вечера, уходящего в ночь.
Минута жизни, уходящей в смерть.
Минута.
Пустяк для транжиры, но для поединка – вечность.
Спустя ровно шесть десятков секунд, до краев наполненных самыми энергичными попытками уязвить друг друга, Джеймс обнаружил в действиях рябого странную закономерность. В вихре passado и punto riverso, из всех рипостов, ремизов, парадов и фланконад, из купе и ангаже, вольтов и батманов, снизу и сверху, слева и справа – отовсюду рябой наглец норовил выйти на один-единственный, до боли знакомый выпад.
В правый бок.
Туда, где в камзоле красовалась дырка, тщательно зашитая портным.
Он колол в эту мишень из примы и секунды, терции и кварты, и даже из совершенно невозможной сексты он изворачивался, являя миру чудеса гибкости, и опять колол в треклятую мишень. Он «вставал в меру» и «выходил из меры», кромсая и наращивая дистанцию, как бешеная