Семь песен. Томас А. Баррон
я потер узловатую верхушку своего посоха, ощупал глубокие бороздки в дереве, вдохнул смолистый аромат древесины тсуги. Я положил посох на землю, снял с плеча кожаный ремень с Арфой, стараясь при этом не задеть шнурок, на котором висел мешочек с травами, полученный на прощание от матери. Держа Арфу в левой руке, я некоторое время разглядывал замысловатые узоры в виде цветов и листьев, украшавшие ее резонатор, искусно сделанные инкрустации из ясеня, отверстия в деке, расположенные на строго выверенном расстоянии друг от друга. Струны из козьих кишок тускло поблескивали в лучах утреннего солнца. Рама, соединявшая корпус с колонной, была изящно изогнута, словно лебединая шея. Когда-нибудь, пообещал я себе, я научусь делать такие же арфы.
Порыв ветра заставил меня вздрогнуть, и я кончиками пальцев провел по струнам. Полилась волшебная музыка, которая утешила меня и пробудила в сердце радость. Такой радости я не испытывал давным-давно, с тех времен, когда слушал пение матери. Я обошел с Арфой дюжины холмов, но мне ничуть не наскучила эта прекрасная мелодия. Я знал, что могу слушать ее вечно.
Крошечный росток папоротника показался из земли и начал набирать силу. Я снова провел пальцами по струнам Арфы.
Склон холма ожил. Сухая трава сменилась молодыми, гибкими зелеными стеблями. На дне лощины зазвенел ручеек, питая иссохшую землю. Маленькие бутоны, покрытые каплями росы, стремительно раскрывались, и мгновение спустя берега ручья уже были усыпаны голубыми цветами. В воздухе плыл чудесный аромат – смесь запахов лаванды, тимьяна и кедра.
Слушая мелодию Арфы, разносившуюся над холмом, я наслаждался и мелодией ароматов. Но вдруг мне расхотелось улыбаться – я вспомнил запах, исходивший от целебных трав моей матери. Сколько же времени прошло с того дня, как я в последний раз вдыхал его! Еще до моего рождения Элен Сапфировые Очи усердно собирала и сушила цветочные лепестки, семена, листья, корни, стружки коры. Она готовила лечебные снадобья. Однако время от времени мне приходило в голову, что она окружала себя лечебными травами лишь потому, что любила их ароматы. Как и я. Кроме укропа, от запаха которого я всегда начинал чихать.
Но гораздо больше радости, чем ароматы растений, собранных мамой, мне приносило само ее общество. Она всегда старалась, чтобы я чувствовал себя любимым, чувствовал себя в безопасности. Даже в те моменты, когда жизнь не позволяла ей этого. Увы, так случалось слишком часто. Она заботилась обо мне все эти трудные годы в Гвинеде, стране, которую другие люди называли Уэльсом, и никогда не требовала благодарности. И даже в те дни, когда она замыкалась в себе и молчала, в надежде оградить меня от прошлого, а я буквально задыхался от ярости, не понимая, почему она не отвечает на мои вопросы об отце… Даже когда я в гневе и смятении пытался отомстить ей и отказывался называть ее словом, которое она больше всего на свете желала услышать от меня, – даже тогда я любил ее.
А сейчас, когда я, наконец, понял, что она сделала для меня, чем пожертвовала, у меня не было