Гарики предпоследние. Штрихи к портрету (сборник). Игорь Губерман

      В небесной синей райской выси

      меня тоска бы съела – в ней

      метать нельзя и скучно бисер

      ввиду отсутствия свиней.

      Течет покоя зыбь текучая,

      и тишь да гладь отсель досель;

      идиотизм благополучия

      неописуем, как кисель.

      Мы спорим, низвергаем и бунтуем

      в запале сокрушенья и борения,

      а после остываем и бинтуем

      ожоги от душевного горения.

      Доволен я житьем-бытьем,

      покоем счастлив эфемерным,

      и все вокруг идет путем,

      хотя, по-моему, неверным.

      Кто отрешен и отчужден

      от суеты с ее кипением,

      зато сполна вознагражден

      живой души негромким пением.

      Давно уже домашен мой ночлег,

      лучусь, покуда тлеет уголек,

      и часто, недалекий человек,

      от истины бываю недалек.

      Сонливый облик обормота

      предъявит Божьему суду

      моя высокая дремота,

      надменно чуждая труду.

      В одинокую дудочку дуя,

      слаб душою и выпить непрочь,

      ни от Бога подачек не жду я,

      ни Ему я не в силах помочь.

      Моя уже хроническая праздность,

      владычица души моей и тела,

      корнями утекает в безобразность

      того, что сотворяют люди дела.

      Излишних сведений кирпич

      меня не тянет в каждый спор,

      но жажда истину постичь

      меня сусанит до сих пор.

      Чтобы глубоким мыслителем

      слыть у наивных людей,

      быть надо краном-смесителем

      нескольких крайних идей.

      Я стал отшельник,

      быт мой чист

      и дышит воздухом интимности,

      и жалко мне врагов моих,

      беднягам хочется взаимности.

      Век живу я

      то в конфузе, то в контузии —

      от азарта, от надежды, от иллюзии;

      чуть очухиваюсь —

      верен, как и прежде,

      я иллюзии, азарту и надежде.

      Проснувшись

      в неосознанной тревоге,

      я воду пью, рассеянно курю,

      и вовсе я не думаю о Боге,

      но с кем-то безусловно говорю.

      Был я слеп,

      опрометчив, решителен,

      скор и падок на дело и слово;

      стыд за прошлое мне утешителен

      и для глупостей новых основа.

      Я давно уже заметил, насколько

      человек умом и духом непрочен,

      полагаться на себя можно только,

      да и то, если признаться, не очень.

      Из лени, безделья и праздности,

      где корни порока гнездятся,

      рождаются разные разности,

      а в частности – песни родятся.

      Нигде, по сути, не был я изгой,

      поскольку был не лучше и не хуже,

      а то, что я существенно другой,

      узналось изнутри,