Гарики предпоследние. Штрихи к портрету (сборник). Игорь Губерман

      О, я отнюдь не слеп и глуп:

      везде, где чинно и серьезно,

      внутри меня большой тулуп

      надет на душу, чтоб не мерзла.

      Забавные печали нас измучили,

      былые сокрушая упования:

      не знали мы,

      что при благополучии

      угрюмее тоска существования.

      Потоки знания волной

      бурлят уже вдоль носоглотки,

      поскольку разум бедный мой —

      не безразмерные колготки.

      При спорах тихо я журчу,

      чтоб не являлась пена злая;

      когда не знаю, то молчу,

      или помалкиваю, зная.

      Хотя уже ушли те времена

      и чисто на житейском небосводе,

      подонков и мерзавцев имена

      в душе моей болят к сырой погоде.

      Терпя с утра зеркал соседство,

      я бормочу себе под нос,

      что время – сказочное средство

      для выпадения волос.

      Нет, я умнее стал навряд ли,

      но безразличнее – стократ,

      и руку жму я всякой падле,

      и говорю, что видеть рад.

      Увы, над этим неуклонно

      трудились лучшие умы:

      дерьмо сегодня благовонно

      намного более, чем мы.

      К работе азарт у меня —

      от опыта жизни простого:

      гулять после полного дня

      приятней, чем после пустого.

      Порой дойдешь до обалдения

      от жизни кряканья утиного,

      и в сон тогда плывут видения,

      и все про бегство до единого.

      Сейчас такая знаний бездна

      доступна всякому уму,

      что стало спорить бесполезно

      и глупо думать самому.

      Мы сколько ни едим совместной соли,

      а в общую не мелемся муку,

      у всех национальные мозоли

      чувствительны к чужому башмаку.

      Изрядным будет потрясение,

      когда однажды – смех и плач —

      везде наступит воскресение,

      и с жертвой встретится палач.

      На всем пути моем тернистом —

      давно мы с Богом собеседники;

      Он весь играет светом чистым,

      но как темны Его посредники!

      Во мне, безусловном уже старожиле,

      колышется страх среди белого дня:

      а что, если те, кто меня сторожили,

      теперь у котла ожидают меня?

      Я в поезде – чтоб ноги подышали,

      ботинки снял

      и с ними спал в соседстве,

      а память в лабиринте полушарий

      соткала грустный сон

      о бедном детстве.

      Уже я к мотиву запетому

      не кинусь, распахнут и счастлив, —

      я знаю себя, и поэтому

      с людьми я не сух, но опаслив.

      Случайная встреча на улице с другом,

      досуг невеликий – на две сигареты,

      но мы холоднее к житейским недугам,

      когда наши души случайно согреты.

      Мне мило все:

      игра