Фатум. Том шестой Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
полуобнаженное значение этих слов. Еще более мексиканцу был непонятен смысл сего перехода. Эти места как ни какие другие подходили для «десперадо», разбойников, грабителей и убийц. Сердце капрала ущипнул легкий холодок страха. Его изрытое оспой, обросшее седеющей щетиной лицо выглядело серьезно.
– Что, пугают эти места? – Сальварес в очередной раз вернул сигару в угол рта, затянулся, и пепел в фиолетовом сумеречье вспыхнул рубином.
Капрал, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд лейтенанта и был вынужден сказать:
– Да, команданте, настораживают.– Он снял шляпу, откинул пестрое индейское серапе, нашарил в жилетном кармане обломок расчески и тщательно зачесал назад припорошенные сединой редеющие на макушке темно-каштановые волосы. Пальцы Вентуро нервно играли с костяным гребнем. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с детства познал тяжкий труд: рыл канавы, клал камень, ходил за плугом и никогда не расставался с оружием.
– Ты знаешь что такое бунт, капрал? – мимо лица Сальвареса плыла серая паутина табачного дыма.– Это язык неуслышанного. Наша природная глухота породила в народе грубость – потуги рвани продемонстрировать свою силу. Обычное дело… Чем больше у собаки выпадает зубов, тем яростнее она кусается.
– И всё же… они люди, сеньор. Я сам… – Вентуро развел руками и замолчал. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы. «Какого черта мы заехали сю-да?.. Зачем?» – беспокойство и всевозрастающая внутренняя тревога жгли изнутри, ему хотелось выговориться, но субординация и гневливая вспыльчивость младшего де Аргуэлло заставляли его благоразумно молчать и не лезть в бутылку.
Ко всему прочему Вентуро не привык, чтобы командир спрашивал его, советовался с ним, и оттого нервничал всё сильнее. Ладони его непривычно взмокли; нестерпимо хотелось умыться родниковой водой и глотнуть свежего воздуха. Отвечать на вопросы команданте ему было в тягость, словно глаза не переносили вида Сальвареса, и каждый раз, когда он оказывался рядом с ним, внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, едва ли не созревшим для по-хорон.
– Что же, возможно, в твоем ответе и есть зерно логики, amigo. Все люди братья… Творенье Божье… Но вот беда: мысль о равенстве, быть может, и хороша, но не практична. Как говорит наш падре Доминико Наварра: «Молиться Иисусу легче, чем служить Ему».
– А как же быть с русскими, дон? – под глазами Вентуро набрякли тяжелые мешки, по обе стороны от крупного горбатого носа ярче обозначились борозды глубоких морщин.– Плюнуть на мнение нашего народа мы можем: кнут и цепи у «позорных столбов» сделают свое дело, но русские…
– Каждая нация, Вентуро, имеет право на собственное мнение,– усмехнулся Сальварес, бросая под низкий каблук окурок,– если оно совпадает с нашим. Компромисс в сем вопросе не дурной навес, но плохая крыша. Omne nimium nocet75. Pro domo sua…76 мой отец никогда не пойдет на это. Русский медведь должен сидеть на цепи и знать свое место. Ложь, капрал,– это тяжкий грех перед Господом… Но, заметь, очень действенная помощь в беде. Поэтому
Omne nimium nocet – всё излишнее вредно (поговорка, лат.).
Pro domo sua – в защиту себя, по поводу себя и своих дел (лат).