Фатум. Том шестой Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
голодным. Калифорния – наша родная, солнечная Калифорния, черт побери,– это лучшее место для жизни! Особенно если ты апельсин или слива. Это наша житница, приятель. И если мы потеряем ее… – кофейные глаза Сальвареса мстительно полыхнули черным огнем,– потомки нам не простят сей позор. Мы должны драться за каждый камень этой земли, а не прислушиваться к чьему-то там мнению. Надо уметь любить свою родину, свою колыбель. А от любви, как известно, есть только одно средство: любить еще более.
– Но что можно любить, сеньор, если вы сами говорите, что миром правят нажива и деньги, что люди из века в век крадут друг у друга самое сокровенное, самое дорогое?..
– Э-э, нет, приятель. Крадут воры. Это они живут в уверенности, что крадут все. Я говорил тебе о другом, что, к сожалению, в этом мире с уверенностью можно вещать лишь о двух вещах: о смерти и о королевских налогах… О черни, которая борется якобы за свободу, а на самом деле за власть, то есть за возможность угнетать других. Все эти псы лают до хрипоты о верности делу и своим знаменам лишь до тех пор, пока им нечего делать и терять!
Сальварес, распаленный речью, на миг замолчал, прислушиваясь к сгустившейся темноте позднего вечера, а у капрала вновь ёкнуло в груди: «Зачем мы здесь? Чего ждет лейтенант?»
Воспользовавшись паузой, он двинулся в сторону своего коня, чтобы утереть его мокрую спину пучком травы, но командирский голос снова стреножил его:
– Не так быстро, капрал. Я не отпускал вас. Что, трещит голова? Иногда полезно заставить работать мозг. Хочешь сигару?
Пораженный вниманием офицера, Вентуро неуверенно протянул руку, вжикнул огнивом и благодарно кивнул сыну губернатора.
– И всё-таки жаль, команданте, что мир так паскудно устроен,– он снова глубоко затянулся и медленно выдох-нул полную грудь ароматного дыма.– Жаль, что крепче всего на свете люди стремятся побольше подмять под себя, из кожи лезут за теплое место – пусть даже это место будет главного плакальщика на похоронах. Жаль и другое, что мы просим Бога простить нашего ближнего лишь то-гда, когда сами его не простили.
Мексиканец замолчал. Вынув изо рта почерневшую от слюны сигару, он задумчиво уставился на ее мерцающий конец.
– А разве так должно жить истому католику, дон? Эх, все мы одним миром мазаны, сеньор. Нет-нет, я не о вас, не о вашем брате и не о вашем отце,– встрепенулся Вентуро и хмуро сплюнул отгрызанный грязный ноготь с безымянного пальца.– Выходит, отстаивать догмы бывает легче, чем жить по ним. Когда у тебя ветер в кармане – хочется есть. Когда есть серебро – хочется женщину. Ко-гда есть и то и другое – не хватает здоровья… Когда же есть всё – рождается жуткий страх. А это всё оттого, что живем желудком, забывая о Боге. Отец с детства учил меня работать, а не любить работу. «Так угодно Христу»,—любил говорить он. Эх, да что там, сеньор де Аргуэлло, всё верно… Шершавой щекой повернулась к нам жизнь.– Волонтер сцедил темную нитку слюны и хрипло выдохнул.—Раньше было принято спасать душу и честь, а ныне —задницу. Вы уж простите на грубом