Фатум. Том шестой Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
резьбой и шляпками медных гвоздей.
– Ты слыхал, Степан,– Михаил продул истлевшую трубку,– нонче станем усилять наш гарнизон. Их превосходительство сам взялся за дело… А это, брат ты мой, не шутка. Видать, к войне дело идеть. Говорят, по первости усилятся на побережье, значит, и у нас, а опосля и во внутренние края полезуть.
Степан, сидевший к десятнику спиной, что-то хмыкнул, не обернувшись, и бегло залопотал на своем языке, мстительно щуря глаза.
– Гишпана проучить – большой дело сделать, но шибче ттыне53 и поморцев54 выбить след… много зла алеутам сделал. Мать мой, отец, двух братьев… всех вырезал. Шибко худой… Прежде они и Ситку спалили… А сколь одиночек55, редутов огнем поели, сколь путиков, пастников56 и лабазов забрали?.. Черный народ, Бога-Исусу не почитат, токмо своим идолам поклон бьют да кровью с жиром губы мажут…
– Про Ситку ты верно подметил, Степан,– Михаил лениво расправил широкие плечи и наморщил лоб.– Спалили, стервецы… Вот уж правда: степь широка, а дорога узкая. Уж сколь землищи тутось свободной – за жисть не пройти, а, один черт, тесно живем. Ну-ка, дай-кось прош-ки57, раз уж такая беседа зашла.– Десятник зачерпнул чубуком махорки из расшитого бисером кисета алеута и чирк-нул огнивом.– Война – дело нехитрое, то же само, как ребенка зачать. Знашь ведь, как гутарят: «Три вершка наслажденья с бабой, а затем тридцать верст страданий». Робенок сродится – это уж до конца. Так и война… А у нас и народишку – пшик, да и денежных суммов с кукиш.
– Как это? – алеут недоверчиво скосил желтые глаза на Кагирова.– Уж-то у самого Кускова нет? Однако, нехорошо говоришь! Кусков – большой тойон на этой земле.
– Да помолчи ты, рыбоед-сродник, рожа немытая! Тебе сие неведомо от рожденья. Испанец хитер, жди беды! У него и киса, что баба на сносях. Заплатит – охотничков до нашей кровушки изрядно найдется. Еще и пират с моря, гляди, подойдет. Эти нехристи уж не раз свои зубья скалили… И у барановских берегов, и тутось… Один Гелль их чаво стуит… Зверь из зверей, токмо учует, где звоном монет сквозит,– тут как тут со своим разбойным племенем. А мы, по глупости да по дурости, ешо торг с ним, псом поганым, хотели открыть. Тьфу! Срамота! Его не с русским купцом, а с дыбой знакомить да женить след. Он-то, небось, многих наших в трюмах запытал, стервец, а опосля битой человечиной акул охаживал. То-то… – Десятник громыхнул еще не успевшим залосниться свежеструганным протезом и после минутного молчания сказал с заметной обидой: – Эх, кабы народу в России волюшка дадена была… мы б всю енту Америку наскрозь прошли, вперед янков и англичанов. Так ить нет… При ярме мужик наш сидит… Сюда токмо крохи нашего семени долетають. Вот и жди нонче, когда из Ново-Архангельска сила мундирная подойдет… Да и сколь ее будет? А с вами, богопротивными язычниками, какой прок якшаться? – Кагиров глянул темно-карими вишнями глаз на старого алеута.– Либо продадите с потрохами, иуды, либо сами саданете нож в спину. Знаю я вас, сродников, союзных России, смех, да и только. А
Ттыне (ттынбйцы) – русское название многочисленного аляскинского племени индейцев-атанасков, «великого семейства народа ттынай», как писал о них Л. Загоскин. Самоназвание – ттыне.
Поморцы (или приморцы) – индейские и самоедские племена Аляски, жившие на морских берегах рядом с русскими и имевшие с русскими тесные и частые связи, главным образом обменно-торговые. Дальновские – кочевые индейцы внутренних, труднодоступных районов материка. (Прим. автора).
Одиночка – скупочный и обменный пункт для торговли с туземцами, зачастую одинокая курная изба. Одиночки подчинялись редуту, более крупному русскому населенному пунктe на Аляске. То же, что и форт в Канаде и в США. Вначале редуты имели оборонное значение.
Путик – линия силков и западней на птицу и мелкого зверя; паст-ник – выставленный охотником длинный ряд ловушек-пастей на красного (пушного) зверя. (Прим. автора).
Прошка – название русского табака у туземцев. Произошло, видимо, от слова «порошок», т. е. накрошенная махорка. (Прим. автора).