Против стрелки. Виктор Каган

      В кровавой слепоте ристалища,

      в тени случайного пристанища

      в слепящем грохоте войны

      миг оглушённой тишины,

      где ни войны и ни вины.

      В тиши пристанища двуспального

      шаги прохожего случайного

      и перезвон сервиза чайного,

      и ломкость хрупкой тишины

      как эхо будущей войны.

      Ночь точкою в строке полýдня

      и отсвет полдня в полунóчи.

      И жизнь – застенчивая блудня —

      в закат, краснея, прячет очи.

      Рябина на исходе октября

      рифмуется с манишкой снегиря,

      сосцы иссохшие дряхлеющей эпохи,

      сверкают сполохи холодного огня,

      постылой стылостью пространство леденя

      и угасая в снов чертополохе,

      Слова сбиваются с накатанной строки,

      а в колею вернуться не с руки,

      как стёртой на ребро не встать копейке,

      и вострубят архангелы с небес

      или разлуку заиграет бес

      на пастушковой дудочке-жалейке.

      Тоскливой цаплей в дебрях камыша

      душа замрёт под сердцем, не дыша,

      земля разверзнется прямой дорогой в небо,

      где родина до боли не родна,

      и странная пространная страна

      тебя сухой поманит крошкой хлеба.

      Но ты не сядешь на её ладонь,

      тебя уже иной влечёт огонь

      иные глуби и иные выси,

      где тихо окликает лития

      чуть слышное шуршанье бытия

      растёкшейся по древу жизни мыси.

      1.

      Свет опаловый рассвета,

      тихое мерцанье рос

      и неслышного ответа

      шепоток на твой вопрос.

      Дат скупые берега.

      Между ними мостик тонкий

      и скользящая дуга

      радуги по хрупкой кромке.

      2.

      Пела бы душа и пела

      то пичугой, то трубой,

      то отважно, то несмело,

      то бессонной ворожбой,

      как тогда – в начал начале,

      где рождается глагол,

      на заброшенном причале

      пел о вечности щегол.

      3.