Архангелы Сталина. Сергей Шкенёв
забаррикадировавшегося на продуктовом складе.
– Не поведу я это корыто никуда, и не надейтесь, – доносилось из-за запертой двери.
– А кто же тогда?
– Вот Шмидт пусть и рулит. – Воронин замолчал на минутку, после которой послышался шумный выдох и довольное кряканье. – Он мне эту калошу сосватал, вот пусть и разгребается сам.
– Какая же калоша? – не выдержал Шмидт. – Завтра только два месяца, как на воду спустили.
– Сам дурак. – за переборкой что-то звякнуло. – Надо было не на воду, а под воду спускать. Как в унитазе. Мы же чуть не утонули, пока из Ленинграда в Копенгаген шли. Ни хрена твой ботик волну не держит. Так это еще в Балтике. А выйди на нем куда посерьезнее, так пойдет на дно за милую душу. Вместе с патефоном и портретом Веры Холодной.
– Да что вы такое говорите, Владимир Иванович? – похоже, возмущение Шмидта было искренним. – Мы заходили на верфи, и инженеры «Бурмейстера и Вэйна» заверили в полной готовности корабля к дальним походам.
– Кого ты тут лечишь, Юльич? Ты бы так могилевского ребе в детстве обманывал. Вот попробуй объяснить теперь товарищам чекистам, почему это тебе вместо нормального корабля одноразовое изделие подсунули. Два месяца пароходу, а уже машины ремонтировали.
– Какого еще ребе? – повысил голос начальник Севморпути. – Я, между прочим, наполовину немец.
– На которую половину? – засмеялся Воронин. – Если ты могилевский немец, то я – поморский эфиоп.
Я подошел ближе и постучал в переборку.
– Владимир Иванович, я комбриг Архангельский. Может, пустите меня к себе? Посидим, поговорим. Объясните, наконец, что в «Челюскине» не так.
– Нет, – откликнулся капитан, – не пущу. Я вам сейчас открою, так навалитесь всей гурьбой и в психушку сдадите, пока от берега не отошли.
– Владимир Иванович, даю честное слово красного командира, что войду только я один.
– Ладно, но только один. В старые-то времена офицеры слово-то держали. – За переборкой громко звякнули задрайки, и дверь чуть приоткрылась, оставив проем, в который я протиснулся только боком.
Хорошо устроился капитан. На бочке с селедкой была постелена газета и разложена неплохая закуска. Богато снабжает страна победившего пролетариата своих первопроходцев. А над всем этим богатством и разнообразием мешков, коробок и ящиков витал вкусный, луково-шоколадный аромат.
За спиной послышалось вежливое покашливание, и я отвлекся от осмотра продуктовых запасов «Челюскина». Передо мной стоял среднего роста крепкий моряк в черной форме и фуражке с крабом. На загорелом худощавом лице воинственно торчали шикарные усы. Правда, впечатление воинственности скрадывалось застрявшими в этих усах хлебными крошками. Воронин протянул мне правую руку, а левой показал в сторону «стола»:
– Перекусить по рюмочке не желаете?
– Здравствуйте, Владимир Иванович. Я и есть Архангельский. Можно просто Гавриилом Родионовичем называть.
Поздоровавшись, я сел на какой-то мешок