Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2. Григорий Аветович Джаншиев
вносит в народную жизнь право, как живой действительный факт, на место права, существовавшего лишь как мертвая буква закона, как смутное понятие, не исчезавшее, конечно, никогда из верований и понятий народа, но носившееся в облаках над его головами, как нечто неуловимое, неосязаемое, никогда не воплощавшееся в настоящее практическое дело. Если, – говорит он далее, – судебная реформа вносит к нам действительное, живое право на место призрака, то мировой суд – вносит право в такую сферу отношений нашего общества, где не существовало и призрака права, даже понятия о возможности права»[96].
В такой характеристике нет и тени преувеличения. Кому не известно, что право сильного и богатого в дореформенные времена было настоящим instrumentum regni, было возведено в систему, в особенности по маловажным делам, если сталкивались, с одной стороны, бесправный обыватель, и с другой – располагающий силою по своему общественному положению помещик, богатый купец, умевший, последний, при помощи «барашка в бумажке», первый же просто одним своим властным словом, подкрепленным подобающими жестом и мимикою, прекращать жалобы потерпевших от их самовластного самодурства и от бессовестного надувательства и обсчитывания.
Покойный Фукс, постоянный сотрудник «Русского Вестника» и «Московских Ведомостей» 80-х гг., отнюдь не расположенный рисовать в преувеличенно мрачных красках дореформенные порядки, представляет в таком состоянии суд и расправы при полицейских управлениях накануне открытия нового суда. «До начала 60-х гг., – пишет Фукс, – общественное сознание в отношении к полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои по своему родовому или имущественному привилегированному положению вовсе не считали своим долгом исполнять требований полиции и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленники и торговые классы освобождались от всяких требований полиции или приобретали, где было нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем бесправная масса низших городских обывателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самим строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться[97]. Правда, у населения было право жаловаться на исправников и становых, и городничих, но оно было поставлено в такие условия, которые иные хотели бы перенести на нынешних земских начальников, и которое сводилось к нулю. Мы знаем из «Ревизора», к чему сводилось громкое по названию право обжалования даже для «самоварников». Остальное
См.
См. В. Фукса – «Суд и полиция». С. 218–219.