Власть и свобода журналистики. В. В. Прозоров
как управление государством, как обозначение правящих институтов, их действующих лиц, историческая трансформация этих институтов и др.; сравните словосочетания типа «концентрация власти», «преемственность власти», «кредит доверия к власти», «кризис власти», «падение власти» и т. п.);
в-третьих, власть как сложнейшая совокупность метафорически явленных признаков и функций, присущих самым разным жизненным (природным и социальным) явлениям и объектам; власть как наиболее существенные, постоянно реализуемые ключевые свойства разнонаправленных явлений, источников и средств коммуникации (власть природы, власть свободы, власть слова, власть капитала и др.).
Многое из того, что характеризует человеческие готовности и возможности, влияния и воздействия на человека, на людское сообщество, с метафорическим постоянством определяется как власть и властность. Мы говорим о властном взгляде, жесте, тоне, о властном характере, о власти стихии, о власти знаний, ума, красоты (ср. у Пушкина: «Пред мощной властью красоты» и т. п.).
Говоря о власти слова[13] или о власти денег в этом мире, мы уже почти не ощущаем здесь метафорической энергии. Метафорический задор едва ли не целиком поглощается плотным и привычным здравомыслием предложенных суждений.
Отдельного внимания заслуживает соотношение понятий «власть» и «закон», «власть» и «право» («правда»).
Исстари на Руси преобладает убежденность в том, что сам по себе закон не может быть гарантией справедливости. Случается же такая напасть оттого, что «про нужду закон не писан», что сам закон несовершенен («Закон – дышло: куда захочешь, туда и воротишь»). Да и служители закона, как правило, бесчестны («Судья суди, да и за судьей гляди!»; «на деле прав, а на бумаге виноват»), и кроме как обиды и беды нечего от них дожидаться: «Законы святы, да судьи супостаты»; «Законы – миротворцы, да законники – крючкотворцы»; «Закон, что паутина; шмель проскочит, а муха увязнет». С другой стороны, в почете, в уверенной безнаказанности тот, кто умеет закон лукаво обойти: «Что мне законы, коли судьи знакомы». Тем более известно ведь, «кто законы пишет, тот их и ломает». Замкнутый круг!
Есть, однако, в русской пословично-поговорочной массе и такое грозное предзнаменование: «недолго той земле стоять, где учнут уставы ломать». Выход есть, но он вне предустановленного людьми закона. Выход – жить по правде, всем и каждому: «Хоть бы все законы пропали, только бы люди правдой жили»; «За правду Бог и добрые люди»; «Кто правду хранит, того Бог наградит». В глубокой горести рождается и такое умозаключение: «И твоя правда, и моя правда, и везде правда – а нигде ее нет». Но ведь и то верно: «Не ищи правды в других, коли ее в тебе нет»; «Кривая рожа от зеркала отворачивается». Вспоминается и пословичный эпиграф к комедии Н.В. Гоголя «Ревизор»: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива».
Очевидно верховенство нравственных заповедей, верховенство неписаной этики над писаным законом: «Как ни хитри, а правды не перехитришь»; «Правда, что шило в мешке – не утаишь»; «С правдой шутить, что с огнем».
Хорошо
Верно, однако, и то, что проницательно отмечается современными исследователями-гуманитариями: во всем мире к концу XX в. произошла «девальвация слова как носителя власти» (Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000. С. 75).