Ускользающая темнота. Ксения Баженова
войны. Зоя случайно увидела его ранним утром из окна госпиталя. Он пришел в шинели, в разбитых кирзовых сапогах, с недельной щетиной на лице и с раздробленной рукой на перевязи, ничем не напоминая того холеного доктора, каким был несколько лет назад. И он уже не мог оперировать.
– Папка! Папка вернулся! – кинулась Зоя со всех ног к нему на улицу, бросив на пол свою корзинку. Подлетела, вцепилась и уткнулась лицом в грязную шинель.
Свободной рукой Владимир Михайлович неловко потрепал дочку за волосы. Комок подступил к горлу, и слезы навернулись на глаза, которые столько всего видели и не плакали, а тут...
– Ребенок! Я сначала зашел домой, а мне соседка говорит – вы тут... Ты чего здесь делаешь? Выросла-то как!
Она повернула к нему свою успевшую перепачкаться в налипшей на шинель пыли мордочку:
– Папка, не плачь! Ты же вернулся! – И сама заревела в три ручья. Они еще неизвестно сколько так стояли, обнявшись, и не могли расцепиться и двинуться с места. Им было хорошо на дорожке больничного двора, среди деревьев с набухшими почками, газонов с едва пробившейся травкой, под весенним голубым, уже почти мирным небом.
Через несколько минут к ним уже бежала Полина, за ней все кто мог, а кто не мог, прильнули к окнам. Кто не вставал, тому рассказывали те, кто видел. Ничего не было важнее – человек пришел с фронта, люди стали возвращаться, да и поговаривают, что войне скоро конец. И жизнь постепенно наладится, и у каждого есть надежда, и все будет хорошо.
И вот они идут втроем. На здоровой руке виснет Зоя. Над раненой причитает Полина.
– Пап, а как же ты будешь мне кукол делать, если у тебя рука болит? – Этот вопрос сильно волновал Зою.
– Кукол ей подавай! Вот как отец себя чувствует да как теперь оперировать будет, спросила бы, а то только вернулся, ей уже игры подавай, – делано сердилась Полина.
– Оперировать я, Полинушка, уж действительно не смогу. Буду опыт студентам молодым передавать, смену себе растить. А вот кукол мы еще с тобой, ребенок, наделаем. Буду левой, больной, значит, держать, а правой рисовать или шить чего. Ты мне станешь помогать. А потом и сама начнешь таких кукол мастерить, что диву дашься. А что, Полина, вы совсем дома не бываете?
– Нет, Владимир Михайлович, работы полно. За день намаешься, куда уж идти, а частенько и ночью приходилось. Зоиньку здесь все уже знают. Она со своими артистами тут такие концерты солдатам дает. И занимается прям здесь, в школу водить было некому, а потом и так привыкли. Солдаты учат и читать, и писать. Вот и не ходили мы домой-то. Чего туда ходить без вас. – И она снова зашмыгала носом.
– Ну ладно, ладно тебе, Полина. Сегодня прямо домой и отправимся все вместе. Совсем скоро, говорят, войне конец. Заживем лучше прежнего.
– Даст Бог, даст Бог...
Много времени никто не заходил в эту квартиру. В ней теперь витал дух запустения, состоящий из запаха пыли, тишины и полумрака. Скрипнула входная дверь, хозяева зашли в просторный холл. Сквозь щель в задернутых занавесках проглядывал последний розовый луч уходящего солнца. Раскрыли все шторы – широкие подоконники были пусты – многочисленные