Книга перемен. Дмитрий Вересов
кошек, или… Да ладно, он ведь тоже не Осирис, и не Ра, и не Анубис. Когда-то в подростковом возрасте он ненадолго увлекся Египтом, побывав в Эрмитаже на выставке артефактов из гробницы Тутанхамона, и наперечет знал весь древнеегипетский пантеон и даже некоторые иероглифы. Он даже выцарапывал послания богам на древнеегипетском языке на стенке многострадальной котельной (чего там только не было, на этой стенке, большей частью неприличного).
Олег заморгал ей вслед: три коротких взмаха ресниц, три длинных, три коротких. Она обернулась, скосив длинный агатовый глаз. Розовый цветок орхидеи дрогнул и, затрепетав, раскрылся в прощальном приветствии. Черное каре всколыхнулось в повороте, и она – Исида, Баст, Нут – удалилась, исчезнув в запутанных, как в пирамиде, коридорах спортивного центра.
Событие, которое Игорь Борисович назвал фестивалем африканской музыки, на самом деле было гораздо более масштабным. Это был пятидневный фестиваль культуры Черной Африки, на который съехалось огромное количество музыкантов, танцоров, ремесленников и вроде бы даже колдунов из ближних и дальних уголков Африканского континента. Они собирались заранее, дня за три до начала большого парада на стадионе, и ставили свои палатки и тележки прямо на улицах, и Триполи пел, гудел, визжал, содрогался от ритмичного топота и барабанного боя, звенели бубенчики и бусы, блестели браслеты, пестрели ткани и ряды сложно уложенных – раковинками, розетками, змейками, корзинками – косичек. Михаил Александрович и не подозревал, сколько оттенков может быть у черного и коричневого цветов. Мелькали темно-оливковые, золотисто-каштановые, медно-бурые лица, лица цвета маковых зерен и крепко заваренного кофе, лица цвета черного жемчуга, сургуча и молочного шоколада. Лица раскрашенные и татуированные, в обрамлении меди и золота, слоновой кости и перьев попугая.
На тележках и на ковриках, а то и прямо на земле раскладывались разнообразные предметы для дарения, продажи и обмена: статуэтки из глины и дерева, музыкальные инструменты, украшения, затейливо сплетенные корзинки, посуда и куски ткани с набивными узорами. Глаза разбегались. Хотелось все потрогать, погладить, повертеть и приобрести.
Михаил Александрович, рискуя получить в лучшем случае предупреждение за нарушение правил поведения за границей, махнул на все рукой и гулял один, не присоединяясь ни к одной из сложившихся компашек. Он ни с кем не приятельствовал, отношение к нему со стороны обитателей миссии было почему-то прохладным, что его несколько удивляло, но не расстраивало. Михаил Александрович, побродив по гудящим, как улей, улочкам, быстро понял, что продается далеко не все, а только то, к чему продавец не испытывает особо теплых чувств. Все, что нравилось, все, с чем существовал таинственный контакт, все, что обладало собственной доброй и иногда и недоброй, зловещей, аурой, все, во что при изготовлении была вложена часть души, все это обменивалось, пусть даже на ерунду вроде носового платка или авторучки, или чаще дарилось.
Владелец мог и отказаться передать в чужие руки свое изделие, если по каким-то признакам