Мой Милош. Наталья Горбаневская

      Из камушков цветных слагал именье

      Делам публичным чуждый Ивашкевич,

      Поздней оратор, он же гражданин,

      Суровой неизбежности покорный.

      Релятивистом быть, ведь всё проходит,

      И – стать герольдом доблестей славянских,

      Чтоб слушать нам мужицкую капеллу, —

      Есть меланхолия в такой судьбе.

      Но одиночество в глуши заморской

      Не лучше – разве что для честолюбья.

      Извечен птичий крестик на снегу.

      Не ранит время и не исцеляет.

      В окно к Вежинскому заглянет сойка,

      Сестрица голубая прикарпатской.

      Такою-то ценой платить придется

      За юность – за вино и за весну.[14]

      Такой плеяды не было вовеки.

      Но в речи их поблескивала порча.

      Гармония у них пошла от мэтров.

      В их обработках не было помину

      О гомоне сыром простых вещей.

      А там бурлило, там бродило глубже,

      Чем достает отмеренное слово.

      Тувим жил в ужасе, смолкал, кривился

      С чахоточным румянцем на щеках.

      И, как позднее честных коммунистов,

      Он искушал тогдашних воевод.

      Закашливался. В крике был второй,

      Замаскированный: что общество людское

      Само уже есть чудо из чудес,

      Что мы едим, и говорим, и ходим,

      А вечный свет для нас уже сияет.

      Как те, что в радостной, пригожей деве

      Скелет узрели, с перстнем на фаланге, —

      Был Юлиан Тувим. Поэм он жаждал.

      Но мыслил он – как рифмовал, банально,

      Истертым ассонансом прикрывая

      Видения, которых он стыдился.

      Кто белою рукою в этом веке

      Усеивает строчками бумагу,

      Тот слышит плач и стук несчастных духов,

      Закрытых в ящике, в стене, в кувшине

      И тщащихся дать знать, что их рукой

      Любой предмет из хаоса был добыт,

      Часы тоски, отчаянья, муки

      В нем поселились и уж не исчезнут.

      Тогда пугается перо держащий,

      Неясное питает отвращенье,

      Былую ищет обрести невинность,

      Но ни к чему рецепты и заклятья.

      Вот отчего младое поколенье

      Умеренно любило тех поэтов,

      Им почести воздав, но не без гнева.

      Оно с тех пор программно заикалось:

      Заика-де высказывает смысл.

      Не в милости у них был и Броневский,

      Хоть что-то – необузданно, подпольно —

      Слагал в стихи для пролетариата.

      Однако дубликат Весны Народов —

      В конце концов такое же бельканто.

      А им мерещился Уитмен новый.

      В толпе извозчиков и лесорубов

      Он превращал бы повседневность в солнце.

      Вибрируя