Мой Милош. Наталья Горбаневская

      Финал заранее был уготован

      Не за нехваткой пушек или танков.

      Авангардисты, рационалисты,

      А все поэты в Польше – как барометр.

      Соборная распалась, скажем, ценность,

      И вера общая людей не единила.

      Кто сознавал – в иронию скрывался

      И жил на островке, среди своих.

      Кто сознавал острей – внушал себе же,

      Что если чтит кумиров, то с народом.

      Галчинский рвался падать на колени.

      Его история полна глубоких истин,

      И главная: без общества поэт —

      Как ветра шум в сухих декабрьских травах.

      Не для него сомнения, иначе

      Схлопочешь вмиг предателя клеймо.

      Да будет сказано в конце концов,

      Что партия – наследник ОНР’а,[15]

      А кроме них была сплошная пустошь

      Да жалкий бунт презренных единиц.

      Кто Болеславов меч извлек из тлена?

      Кто мыслью вбил быки в корыто Одры?

      Кто сделал из страстей национальных

      Устойчивый цемент великих строек?

      Галчинский всё связал одним узлом:

      Смех над буржуем, польскую «Хорст Вессель»

      И гордость, что и мы – мы тоже скифы.

      Он был равно прославлен в две эпохи.

      Иная связь Чеховича с землею.

      Укропа грядки, ветхие застрехи,

      Как зеркальце – привислинское утро.

      Разносит эхо по росе куявяк

      Вальков да прачек подле ручеечка.

      Он малое любил, он сны собрал

      Земли аполитичной, беззащитной.

      О птицы и деревья, от забвенья

      Могилу Юзя в Люблине храните.[16]

      Не нацию желал, а сто народов

      Затронуть Шенвальд. Хоть и сталинист,

      Умел у Маркса черпать и у греков.

      То нарисует сцену у ручья,

      Где школьная экскурсия встречает

      Босых, крадущих хворост ребятишек,

      А то покажет, как велосипед

      Овеял счастьем парня из барака.

      Поэзия – не функция морали.

      Вот Шенвальд – лейтенант-красноармеец.

      Когда по лагерям полярным стыли

      И стекленели трупы ста народов,

      Прекраснейшими польскими стихами

      Писал он оду Матушке-Сибири.

      А школьник по крутому тротуару

      Уносит книгу из библиотеки.

      А книга эта – пухлый том Майн-Рида,

      Засаленный ладошками индейцев.

      Косой закат в лианах амазонских,

      Волной сносимы, распростерты листья,

      Что выдержат и тяжесть человека.

      Он, фантазер, плывет на этих листьях,

      И, бурые, как войлочный орех,

      Над ним мостом сплетаются мартышки.

      А он, поэтов будущий читатель,

      Кривых плетней и серых туч не видит,

      Уже готовый жить