Листьев медь (сборник). Наталия Лазарева
и юбки в казенный белый халат из мягкой бязи, стиранный, истончившийся, вытянувшийся и измятый сзади, там, где она садилась.
Путь среди поздней темной зелени к крайнему подъезду белого, в шашечках, пятиэтажного панельного дома был обсажен низкими кустами, покрытыми мелкими белыми шариками – то ли цветами, то ли ягодами. Шарики возникали на кустах в конце августа, и, если их оборвать, кинуть на асфальт и надавить подошвой – с хрустом лопались, истекая каплей влаги.
Анпилогов сорвал, раздавил такой шарик и ощутил внутри себя тяжелый кол. Влажное лопанье шарика всегда приводило к этому ощущению.
Занавеска в окне первого этажа была задернута, и только край ее оказался слегка не дотянут, там виднелась стопка пожелтевших книжек и ножка настольной лампы. По верхней книге скользнула розовая тень пальцев, Анпилогов нажал на ручку обшарпанной двери, погрузился в затхлый, подсвеченный мясным запахом мусоропровода мир подъезда, миновал несколько ступенек и оказался возле угловой квартиры. Было не заперто.
Веруня прислонилась к стене в тесном коридоре, и Анпилогов, едва скинув пиджак, ухватил Веруню, приподнял, посадил на край тумбочки, откуда посыпались старые варежки и шарфы, уткнулся лбом в мягкую полость ее свитерка, приподнятого до выпуклостей груди – и надавил собой. Словно ту самую белую горошину с куста.
И давил и давил, сжимая руками податливую верунину суть.
А она только шуршала спиной по обоям, глухо стукалась головой – и более ни звука.
Правда, чуть позже Веруня быстро что-то проговорила, метнулась, поставила на стол тарелки, вытащила из холодильника черную бутыль с настоем.
Анпилогов дивился веруниному беззвучию. Она как свои губенки сложит, и не понять – чем дышит?
Про настой Веруня рассказывала с охотой. Про корень хрена, который нужно разрезать елочкой – именно елочкой, тонкими ветками, спускающимися с основного ствола, и погрузить затем в темную бутыль, заполненную водкой или хорошим самогоном. Только обязательно в темную, чтобы не разлагалось на свету.
Веруня тоже глотнула настоя, разомкнула-таки бледные, даже не подкрашенные губы. Глотнула, чуть ожила, поправила хрупким желтоватым пальцем с едва заметным чернильным пятном серую подвитую прядку, которая лезла в глаз – причем прядка тут же упала на прежнее место, да Веруня даже и не заметила – потом подтянула хорошо отглаженную юбку, чтоб закрывала колени, и даже позволила себе чуть хохотнуть.
– Думаешь, что? – Анпилогов полез к тарелке с кусочками сала, – Сейчас еще Обь размонтируют, повыкидывают все, пожгут, как столы…. Бут. р… – Леник зажевал сало.
– А Климаша? – спросила Веруня.
– Нет, ну что ты! Климаша – при мне. Там мою территорию не тронули. Нам же поставили кроссшкаф, который будет их объединять: Климашеньку, и этих, новых… типа «Л». Ящики и ящики. Полная байда получается.
– Погоди… – Веруня сглотнула, и под тонкой кожей по высокой шее прошло движение глотка, – Тебе совершенно неожиданно, в приказном порядке,