Счастья и расплаты (сборник). Евгений Евтушенко

      Дора,

                Летиция нас породнила

      cреди охотников на крокодилов

      у этого крошечного сельца,

      где ни одиношенького подлеца.

      Сельцо —

                сиротка двадцатого века,

      но можно в нем «Доктор Живаго» прочесть.

      Есть здесь и библиотека,

      и библиотекарь есть.

      Его зовут Верхилио Диас —

      Вергилий по-нашему.

                Он чуть горбат.

      Его лицо так по-детски гордилось,

      когда он показывал, чем богат.

      Конечно, здесь были синьор Данте,

      сеньор Сервантес,

                и мистер Твен,

      и компаньеро Неруда,

                к чьей дате

      недавнего шестидесятилетия

      благодарными жертвами его многопоэтия

      была сделана книжная выставка

      влюбленно и чистенько

      на одной из – увы! – очень узеньких стен.

      «Я, наверное, первый русский в Летиции?» —

      «Русские, правда, здесь редкие птицы,

      но залетают и к нам, дон Еухенио.

      Может, прибавит вам вдохновения

      то, что был у нас русский писатель —

                Смирнов[8].

      Веселый был человек.

                Лихо бил на лице комаров». —

      «Какой из Смирновых?» —

                «Серхио.

                          А дальше трудней – Серхевич.

      Я его не читал никогда,

                но вообще компаньеро сердечный.

      Его книг у нас не было,

                но как внимания знаки

      он оставил нам несколько слов

                не на книжке своей, а на Пастернаке…»

      Потрясенно раскрыв «Доктор Живаго»,

                я вправду увидел автограф,

      да и несколько слов,

                я сказал бы так —

                          пышноватенько добрых.

      Что-то вроде:

                «От имени советских писателей столицы

                          я

      рад, что вижу здесь книгу нашего классика.

                Вива, Летиция!»

      Мой Вергилий,

                не знавший подробностей