Фатум. Том второй. Кровь на шпорах. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
душистый напиток. В седельных подсумках нашелся добрый припас мяса и жареных маисовых зерен, которые были с аппетитом съедены.
Несмотря на голод и одолевавшие беспокойные мысли, она еще разглядывала играющий искрами костер и притаившиеся густые тени. Ее слух остро откликался на непрерывные тихие вздохи ветра и массу других понятных и непонятных звуков альменды.
Закончив трапезу, Тереза еще раз оглянулась. Освещенная красным закатом ближайшая одинокая вершина отчетливо вырисовывалась на голубом небе. Место, где она остановилась, было мрачным и диким. Волнующиеся по-лосы в темной траве свидетельствовали о стайках мелких разбегавшихся зверьков.
Воздух заметно посвежел. Ночь уже вовсю начала обнимать равнины, захороводились звезды, стало прохладно. Тереза поёжилась. Высокогорная мексиканская ночь так же холодна, как жарок полуденный зной.
Она пружинисто поднялась на ноги, не уступая любой индейской скво30, поправила рукояти двух пистолетов, торчащих настороже за чирикахуанским31 ремнем, и подошла к коню. Грива жеребца серебрилась в седом свечении луны. Под шкурой перекатывались широкие и тугие пласты мышц.
− Тише, тише, мальчик,− она похлопала его по изо-гнутой шее. Затем перетащила ближе к огню седло, на привалах превращавшееся в подушку, развязала сыромятные шнурки одеяла и завернулась в него, как в кокон. Тереза закрыла глаза, а память уже в который раз начала писать портрет любимого.
Ей вспомнилось, как он, высокий, затянутый в темно-вишневый камзол, подарил ей жемчужину − свой талисман… Как зашвырнул ее, когда она, ошеломленная, не сумела оценить это и даже поблагодарить…
Теперь девушку душила совесть. Как могла она дать отчет чувственному порыву души, перевернувшему в ней всё с ног на голову? Он был подобен песчаной буре, противостояние которой бессмысленно. Этому властному чувству след отдаваться легко и тихо, отстранив суетливую плоть…
Она это и сделала как умела. Наслаждение от воспоминаний росло и ширилось, сжимая тупой, невыносимо приятной болью сердце и увлекая сладостными грезами куда-то ввысь… Она вспоминала лицо майора, в нем просвечивал беззлобный, подтрунивающий юмор, и теперь отмечала, что он ей пришелся по душе, хотя и не сразу. Восхищала и его хладнокровная сила, ровная и уверенная, какой преж-де она не встречала ни в ком.
С того дня, как они расстались, прошло немало времени, немало было и передумано. Для себя она знала твердо: это он, ее мужчина, из-за которого, как говаривала матушка, «у дочки мозги набекрень».
Терезе было восемнадцать, а в Новой Испании это тот возраст, когда девушке уже стоит занозисто подумать о замужестве, да и присмотреться к кому-то… Папаша нет-нет, да и мозолил в ворчании язык: «Смотри, уховертка, не сидеть бы на бобах! Вечно воротишь нос.. как бы от тебя воротить не стали!»
Она смеялась в ответ и сыпала всякую всячину, но в душе верила, твердо верила, что Фатум сведет их. И не ошиблась. Он свел: ее, Терезу, дочку мелкого лавочника, и его − майора
Скво − индейская женщина.
Чирикахуа − одно из племен апачей.