Фатум. Том второй. Кровь на шпорах. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
rel="nofollow" href="#note_32" type="note">32, а тишина напоминала могилу для заживо погребенных.
Гонец брата Лоренсо, монах Габриэль, сразу же после своего донесения был брошен в эту темницу, кишевшую узниками, вшами и крысами, и до кашля, до рвоты вонявшую прелым исподним, мочой и калом.
«За что? Почему?!» − истощенный до крайности брат Габриэль понять не мог. В нем клокотали злость, недоумение, страх. Перед тем как сомкнуть глаза, он полночи простоял на коленях в тяжелом томлении, обращаясь с мольбой к Господу. Мозг его горел, как открытая рана, голову, что бастион, штурмовали легионы мыслей, которые ломали копья над одним: «Что задумал Монтуа?»
Монах проснулся оттого, что чьи-то руки торопливо ощупывали его, шарили, раздевали… Он хотел было сопротивляться, кричать, но какой-то оборотень, покрытый струпьями язв, приткнул к его кадыку заточку, в нос ударил смрад гниющих зубов:
− Только не говори никому… рясоносник. Не надо… −Габриэль почувствовал, как кто-то другой разул его.
Холод скользнул и остался ледовой коркой на спине. Отнялся язык. Монах лишь прокивал головой.
Каторжная мразь швырнула ему на глаза какое-то за-вшивленое тряпье и разошлась по углам. Немного отдышавшись, иезуит пересилил отвращение и облачился в лохмотья под писк обнаглевших крыс и смешки колодников.
Габриэль был наслышан о казематах Монтуа, о костоломных пытках, которыми славились эти осклизлые стены, об узниках-людоедах, и его лихорадило…
В углу, у каменной бабы33 тихо скулили суками вконец опустившиеся; их мучила духота и сырость, боль побоев и сумрак, который навечно прикипел к их глазам, и их стоны тыкались в камни, тщетно ища выхода…
Но жутче они боялись «грандов»: тех, кто ладил с жандармами, тех − чье глухое словцо было папской буллой в подземном мире убийц и висельников. Они могли зарезать «на мясо», могли «посадить на кол», сделав мужчину женщиной; они могли многое; и многое, если не всё, сходило им с рук.
− За что тебя? − тихий, как шорох тряпья, послышался рядом голос.− Ты еще молодой и красивый… и кожа у тебя гладкая…
Габриэля передернуло. На него таращились раскосые, размалеванные, как у шлюхи, глаза не то женщины, не то мужчины. Бритые заточкой ноги прикрывало подобие юбки: пестрый лоскут с кистями, схваченный на поясе в узел.
− Кто ты? − голос монаха был сдавлен, чуть с дрожью.
− Друзья меня кличут Масиас, а гранды − нежно −Бенита. Я тебе нравлюсь? − он игриво повел выщипанной бровью и шоркнул Габриэля по бедру коленом. Затем, привалившись худым плечом к шершавой стене, принялся ковырять ногти разогнутой серьгой из фальшивого серебра.
− Тише, тише, красавчик, здесь тебя не встретит рай, но я могу подарить тебе свою тайну… как выжить в этих стенах… Клянусь невинностью Девы Марии, тебе понравится это… − цепкие пальцы с обезьяньей ловкостью схватили Габриэля за шею, а к щеке его пиявками присосались влажные губы Масиаса.
Тьма каземата загоготала на разные голоса:
− Прежде всего запомни: не бойся ничего и не волнуйся.
Каменная баба − отхожее место (сленг).