Вейн. Инна Живетьева
потемнели. Пахло навозом и парным молоком. Махнул сосед, проходя мимо. Сонно зевнул пес и снова уронил башку на лапы. Мелькнула женщина, согнувшаяся под тяжестью ведра. Где-то заплакал ребенок.
Азат шел впереди, косолапо ступая в кожаных сапогах. Кость царапала живот под футболкой, и Юрка осторожно выудил ее. Ударить, отцепить поводок, на коня – и в степь. Пока спохватятся, будет далеко. Вот сейчас… Приблизиться на полшага и!.. Нет, рано, кто-нибудь может заметить.
– Смотри, какое солнце, – сказал Азат. – Хороший обещает день.
Юрка стиснул зубы.
– Замерз? – удивился жузг, мельком глянув через плечо.
– Нет!
Вот и последняя юрта.
Азат остановился, развязал штаны и зажурчал. На пленника он не смотрел, привык, что тот отходит на всю длину поводка.
По горлу или в глаз?.. Если в глаз, можно промахнуться, а второго шанса не будет. Юрка спрятал осколок в кулаке так, чтобы зазубренный край выпирал на пару сантиметров. Жузг невысокого роста, удобно. Махнуть слева направо. Все произойдет очень быстро. Давай!..
Губы пересохли, Юрка провел по ним языком. Ну!.. Они раздумывать не станут, выбросят в проекцию, и готово, выбирайся, как знаешь, если сразу не сдохнешь. Азат первым и толкнет.
Жузг завозился, поднимая выше рубаху. Юрка рывком шагнул к нему. Земля мягко прогибалась под ногами. Пальцы, сжимавшие кость, занемели и мелко дрожали.
Они не пожалеют. Бей!.. Рука ватная, не поднять. Трус! Слизняк! Юрка громко сглотнул.
Азат повернулся, посмотрел без удивления.
– Брось.
Так же он говорил Ичину, когда малек хватался за тяжелое ведро.
Юрка коротко выдохнул и швырнул обломок кости Азату под ноги.
– На, подавись! Другой найду! Все равно зарежу!
Жузг качнул головой:
– Не сможешь. Я слышал твое дыхание. Так не убивают.
– Да пошел ты!
Мышцы болели и подрагивали, будто уголь грузил. Футболка прилипла к мокрой спине, и в прохладном воздухе пробрало ознобом. Азат смотрел с жалостью, точно на калеку. Сказал:
– Тебя будет выводить мать. Ты ее не тронешь.
– Это вопрос? – усмехнулся Юрка.
– Нет.
– Ладно. – Он выплюнул скопившуюся во рту слюну и пообещал: – Мы пойдем другим путем.
А потом табунщики уехали…
Юрка лежал на кошме и равнодушно смотрел, как расцвечивается вышивкой ткань в руках Калимы. Женщина негромко пела что-то тягучее, бесконечное. Жгло под веками, и хотелось плакать.
Не получилось. Ничего у него не вышло. Слабак.
Калима наклонилась, перекусила нитку – песня оборвалась. Женщина расправила ткань и с улыбкой огладила вышивку. Рубашка была маленькая, на Ичина. Юрка смотрел, как смуглая ладонь скользит по цветным ниткам, и отчаянно, до судорог в горле, завидовал мальку.
…Несправедливо. Он хорошо помнит ту осеннюю ночь и все, что случилось после, а от жизни до нее остались лишь смутные тени. Иногда всплывает голос, ласковый, насмешливый: «У-у, какой у меня сынуля!» Запах… Духи? Мыло? Разопревшая овсянка с