Имя Тени – Свет. Алена Браво
чисто выбритый, с мягкой волной волос и тонкими чертами лица, а глаза, глаза – так смотрит человек, готовый принести себя в жертву… Или вот этот, Оскар Альберто Ортега Лора, он прожил немного больше: двадцать пять… О чем они думали, идя на верную смерть? О бедном народе, они всегда думают о бедном народе, героические мальчики, вот только почему их жертвы оборачиваются в будущем миллионами жертв, их кровь – реками крови? Впрочем, может быть, здесь все по-другому? Поживем-увидим…
Не отпуская руки Рея (он регистрировал свой диплом физика-ядерщика, получал повестку в армию), я бродила по улицам революционной Гаваны, в изумлении созерцала роллс-ройсы без стекла и дверей, одетых в вульгарно-яркие синтетические брюки и блузки оплывших кубинок с бигуди на голове, на детей, которые, несмотря на испепеляющую жару, были обуты в черные, милитаристского типа ботинки местного производства – и во мне крепло ощущение нереальности всего этого, как если бы мы, каждый день переводя часы назад в нашем плавании по Атлантике, непоправимым образом сдвинули время, стальной винт «Тараса» смял хрупкие косточки стрелок, взбесившиеся орды минувших дней взяли циферблат штурмом, Земля дала обратный ход, – и меня занесло в колониальную дыру на рассвете научно-технической эры.
Свобода. По-видимому, ее домогаются ради единственной цели: сразу же оказаться в плену новой зависимости. И что ждет мою Родину, которая свободой бредит?
На третий день нахождения в Сантьяго-де-Куба (родина моего мужа и – «колыбель революции»: недалеко от нашего дома, что по улице Агилера, находятся знаменитые казармы Монкада) я начала страдать от синдрома заключенного, хорошо знакомого по студенческим стройотрядам: невозможности побыть в одиночестве. Внутренних дверей в большинстве кубинских домов нет, как нет и никаких заборов снаружи: все распахнуто настежь, пронизано духом совместного улья. Моя «спальня» отделена от «зала» только ширмой из куска грязноватой материи; «зал» – что-то среднее между прихожей и гостиной – ведет прямо на улицу без всякого крыльца: выложенный кафелем пол переходит в тротуар. По вечерам Фелипа включает черно-белый телевизор в своем «зале» и распахивает верхнюю, из дощечек, половинку дверей. Прохожие останавливаются, чтобы впериться в очередной бразильский сериал (тут никто никуда не торопится!) и, облокотившись на дверную раму, шумно комментируют бегство невесты богача Монсеррата («Ай, мать моя, в бордель – да прямо из-под венца!»). Парочки целуются над головой Фелипы, которая разлеглась на диване под плюшевым ковриком с безвкусным пейзажем; этот пасторальный кич, несмотря на мои протесты, Рей приобрел в одесском ГУМе, и в точности такой же ковер вынес оттуда под рубашкой его лучший друг. «У вас столько товаров, вы не обеднеете!» – простодушно пояснил он мне; кстати, такие вот плюшевые коврики да еще пластмассовые розы, также “echo en la URSS”,9 можно увидеть почти в каждом доме.
Чудное жилище (раньше здесь был склад) отец Рея, тоже Рейнальдо,
Echo en la URSS (исп.) – сделано в СССР.