Островитянин. Томас О'Крихинь
тут из-за того, что лестница лежала неровно, она перевернулась и упала в море. Я очень обрадовался, что у меня снова есть мама, и запел «Донал-солнышко»[26], но пел я недолго, потому что отцу снова пришлось прыгать в воду и вплавь переправлять на сушу мою тетку. Потом, когда он перетаскивал Шивон Белую, то заметил, что старая соседская карга идет ко дну, и вытащил ее за волосы. Я был сам не свой, когда мой отец выбрался на твердую землю. Старая ведьма чуть было не утопила его, когда он старался ее вытащить, потому что фартук у нее был набит улитками!
Глава третья
Ведьма. – Томас Лысый и его дети. – Игра в хёрлинг на Белом пляже. – Новая учительница. – Краб хватает меня за пальцы. – Я постигаю науку ухаживания. – Школьный инспектор с четырьмя глазами.
Между нашим домом и соседским был только двор, и из обоих домов туда вела отдельная дверь. Нижняя часть двора соседская, а верхняя – наша. Двери прямо друг напротив дружки. Если б старой соседской ведьме захотелось, ей бы удалось, не выходя из дверей, ошпарить мою мать горячей водой, только ведь и мама могла бы сделать то же самое.
Мама частенько говорила мне держаться подальше от этой седой бабы, потому что у той не было никаких добрых намерений и потому что матери самой всегда приходилось откупаться от ведьмы, чтобы поддерживать мир, – и правильно.
Моя мама делала за нее все, поскольку у той, конечно же, не было ни чистоты, ни порядка ни в чем. Ничуть не больше было порядка у ее мужа. Мой отец все ему чинил: лопату, упряжь, крышу в доме и прочие самые разные вещи. Никогда я не видал человека более косорукого, чем муж соседки.
Звали его Тома́c Лысый, поскольку волос между ушами у него и впрямь осталось немного. В то же время он был очень сообразительный, и если бы ему немного приподняться и подучиться, он мог бы стать лауреатом любой награды в Ирландии – запросто. Мать часто посылала меня к нему узнать, когда наступит тот или другой праздник. Если они хоть что-нибудь ели, оба выходили к дверям и уговаривали меня поесть с ними. Не бывало еще бедняцкой хижины гостеприимней, чем у них. И раз уж все, кто был со мною рядом в мое время, пребывают сейчас в сонме мертвых, а сам я жив, пусть пошлет им Бог место получше той убогой хижины, да и всем нам. Ни один из тех двоих ни разу не ударил никого из нас.
У них были сын и дочь. Не знаю, рождались ли еще когда-нибудь другие дети. Дочь была маленькой нечесаной неряхой, наподобие своей матери, а сын – маленький никчемный неумеха вроде отца, только безо всякого ума и сообразительности. Моря он на дух не выносил: едва оказывался в лодке, как на него сразу же накатывала тошнота. Из-за этого он ни разу не принес из моря никакого улова и часто работал в людях, в услужении. Наш-то Пади его на год старше, и, как он сам говорит, еще в полном здравии, а тот уже три месяца как в могиле. А было им обоим за восемьдесят.
Не нашлось бы на Острове человека, ни молодого, ни старого, про которого бы Томас Лысый не знал, какого он возраста (и про тех, что из других приходов на Большой земле тоже), в какой
Веселая песенка, в относительно современных сборниках впервые встречается в «Поэтах и поэзии Мунстера» Шона О’Дали (1849).