Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество. Виктор Ростокин
деньгами.
А матери их ждут —
Окаменели в раме!
«Хорошо быть алкашом…»
Хорошо быть алкашом,
На виду у всех качаться,
Без причины улыбаться,
Будто в доску всем знаком.
Не стесняться, что чумаз,
Что на пиджаке прореха.
Не дошел… Иль не доехал…
Через год… Иль через час…
Он не должен никому
Ни деньгами, ни участьем.
И, наверно, в этом счастье:
Все прощается ему!
«В стенах заточил себя…»
В стенах заточил себя
И в углу все плачет, плачет:
«Упорхнула вдруг удача,
И погасла жизнь моя!»
Над темницею его
Между тем она кружилась,
Она звездочкой светилась
Ему в узкое окно.
А потом же в небесах
Запропала безнадежно.
Только кустик придорожный
В росах, будто бы в слезах.
«Днем и ночью…. во все долгие века…»
Днем и ночью…. во все долгие века
Бабы борются за трезвость мужика.
Бабы борются и жилы свои рвут.
Видят, даром не пропал их «ратный» труд.
На бутылку мужики уж не глядят,
А мороженое сладкое едят.
Перестали и курить и матом крыть,
Спозаранку на работу выходить.
Они стали, как в младенчестве, как встарь,
Чуть картавя, на печи читать букварь.
Пока спят колокола
Застоялась в жилах кровь,
В буднях серых почернела,
Я иду среди дворов,
Озираясь очумело.
Чу, над хатой дым вразброс…
Повидаюсь я с Иваном!
Рукавом утер он нос:
«Нынче ты, гляжу, не пьяный».
Сквозь оконное стекло
Звон церковный просочился.
«Сядь-ка. У меня тепло». —
«Я бы, Ваня, полечился…»
Самогонки дед налил
Неуверенной рукою.
«Скоко я ее попил —
Утонул в ней с головою!
Ить нутром хотел понять
Эту пакость и отраду.
А теперь чего пенять,
Что, мол, жизня не услада:
Ни жены и ни детей —
Как от зверя, они смылись!» —
«Ваня, мне еще налей.
Ваня, помолчи на милость.
Дюже плакаться не след.
Горько? Значит, сладко!» —
«Мудро ты изрек, поэт…
Сбегай за добавкой,
Чтоб исправней шли дела,
Поллитровку нá кон!
Пока спят колокола,
Будем пить и плакать!
Мешанину слов толочь,
Слева – ты, я – справа!»
А в окно глядела ночь
Месяцем кровавым.
Позднее время
В речевом обиходе
Нету слова «друзья».
Есть плохая погода
И глухая стезя.
Русь чужда. И туманна.
Холодна. И горька.
– Здравствуй, Марья Иванна!
Вот моя и рука!
Протянул…
– А что надо?
– Кто