Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин
и не видя матроса, шкипер стал выламывать в надстройке доску. Когда та стала отходить, с силой рванул, оторвав с гвоздями, не глядя на матроса, приказал:
– Пошли!
До трюма было с пяток шагов, но, чтобы одолеть их, следовало дождаться, когда волна опустит плашкоут, затем, не теряя драгоценных секунд, откатиться вниз. Или, размеряя каждый шаг, крадучись пройти по палубе до люка. Разнополов и за ним Филипп выбрали второе, но не успели сделать шаг, как одновременно поскользнулись, пришлось ползти.
Очутившись в трюме, Филипп сразу понял, отчего стало серым лицо шкипера: в носовой части плашкоута образовалась трещина, не то чтобы большая, но и не маленькая, из нее сочилась вода: ящики с корзинами потонули, лежащая в них рыба, наоборот, всплыла и, казалось, ожила – нижний ряд ящиков был под забортной водой.
Как у шкипера очутился в руке молоток, Филипп не понял, стал держать доску, пока Разнополов вбивал в нее гвозди, заделывая трещину. Когда течь прекратилась, Разнополов что-то невнятно проговорил (выругался? – подумал Филипп), помог матросу вылезти на палубу, вернуться в спасительный кубрик.
– Что теперь?
– Ждать, – сказал, как отрубил, шкипер.
Ждать… Это было единственное, что осталось двоим на плашкоуте. Ждать, когда поутихнет шторм, ждать, когда море успокоится, перестанет играть с несамоходным суденышком, ждать, когда придет спасительный катер и унесенных в Цимлу бедолаг заберет к себе на борт.
Плечи Филиппа дрогнули, затряслись, к дрожи присоединилось глухое рыдание, точнее, всхлипы. Матрос плакал, не стыдясь шкипера.
– Брось нервы распускать, – потребовал Разнополов. – Ты ж не баба. Утри нюни! – шкипер пошарил за спиной, желая отыскать тряпку, и нащупал сверток. Развернул подмокшую обертку и увидел отрез пестрого штапеля.
– Ва-а-ре это я, в Паньшино такое не достать, а в райцентре его завались… Думали расписаться, а теперь… – Филипп не договорил, вновь заплакал.
– Самое время осенью свадьбу играть. Я со своей Аграфеной тоже осенью расписывались в сельсовете, и первенец у нас тоже аккурат осенью народился. Сам с какого года?
– Весной из армии вернулся…
– Свадьбу в Калаче будете играть или у себя?
– В Паньшино, где родни много.
– Тоже дело.
Разнополов пощупал отрез, оценил расцветку и завернул в газету, которая осталась сухой.
Пошли вторые сутки, как плашкоут носило по взбученной, точно взбесившейся Цимле. Двое в тесном кубрике устали ждать помощи, отчаялись дожить до появления спасителей. Безучастно сидели рядом, касаясь плечами; на матроса шкипер накинул одеяло, и Филипп перестал дрожать. Не признаваясь друг другу, оба простились с жизнью, появилось чувство безразличия ко всему, и к себе в первую очередь. Не спали, лишь ненадолго впадали в забытье.
– Слыш-ка! – неожиданно попросил Разнополов.
Филипп поднял голову и в гуле ветра, моря уловил пароходную сирену.
Двое прильнули к иллюминатору, затаили