Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин
что, мало?
– Да ничего… А подумать, Миш, так что б им, например, весной взять и объявить, мол, приходите, и всем погасят за пятидесятый год. И номеров никаких и волокиты.
– Да у нас, мам, всё через жопу. – Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. – А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может, парализованные. Глядишь, и забудут. А государству – выгода.
– Да. Разве что ради этого… Слушай, ты норму собираешься есть или нет? Вторые сутки на окне лежит.
– Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.
– Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.
– Да чего тут, долго ли… – Он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрёл в комнату.
– Сестра! – донеслось из распахнутой двери палаты.
Зоя нехотя встала.
Сидящая рядом Клава пила чай:
– Чего он орёт? Кнопка не работает, что ль?
– Да это безрукий тот…
– А-a-a-a…
Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.
– Что случилось? – тихо спросила Зоя.
– Сестра… вот… это…
– Утку, что ль?
– Ага.
Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло.
Краюхин заворочался.
– Через пять минут приду.
Зоя вышла, прикрыла дверь следующей палаты.
Клава допила свой чай и читала, полулежа на кушетке.
Зевнув, Зоя опустилась на стул:
– Клав, я не помню, Седых кололи?
– Кололи, ты что?
– А у меня перепуталось всё…
– Устала?
– Немного есть.
– Ну, ляг поспи, я посижу.
Клава встала, Зоя легла на кушетку, постанывая, вытянулась:
– Оооо, господи… да, там, не забыть, утка у этого…
– Безрукого?
– Да.
– Щас пойти?
– Пойди, я только подложила.
– Слушай, Зой, а как это он умудрился?
– Руки?
– Да.
– А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоём несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.
– Это он сам рассказывал?
– Нет, Гликман. Вот. Пошли, значит, и… ооо-уу-ааа… – Зоя зевнула, – и оступился кто-то. Полетели с пятого этажа. Приятель его доски отпустил и вниз. Насмерть. А этот в доски как-то инстинктивно вцепился и вместе с ними. А они как веер распустились. И он как будто на парашюте. Ногу только вывихнул.
– А руки?
– И руки. Когда он упал, доски от толчка сложились, ну, как ножницы, и руки в них попали. И отсекло напрочь.
– Да. Хорошо, хоть сам цел остался.
– Конечно. Да ещё один в палате лежит. Совсем рай…
– А соседа перевели, что ль?
– Выписали вчера… Ну, Клав, я подремлю немного…
– Дреми.
Клава