Неумерший. Жан-Филипп Жаворски
всю свою злость, Сумариос промолвил приглушённо:
– Зайди в дом. Нам надо потолковать.
Ещё миг назад мать отчитала бы его, не задумываясь, теперь же она присмирела, то ли от собственной гневной тирады, а то ли от осознания того, что не на истинного обидчика пало её возмездие. Сдаётся мне, что и она вслед за нами почувствовала враждебность, исходившую теперь от воинов, пришедших, однако, с миром, и пропустила Сумариоса перед собою в дом. Не отставая от него ни на шаг, она подхватила под локти Сегиллоса и меня и увлекла нас за собой. От негодования, страха и злости она не заметила, как впилась ногтями мне в руку. В полумраке дверного проёма мы увидели Даго и Рускоса, стоявших в засаде с секирами в руках. Они затворили за нами дверь. Не успели мы войти в залу, как снаружи поднялся гул недовольных голосов. Одноглазый прикрикнул на них сурово, но даже его приказание ещё долго не могло подавить рокот.
– Послушай, что творится! – выкрикнул Сумариос. – Послушай только! – Неужто жизнь тебе не мила?
– Уже десять лет как от моей жизни осталась лишь тень, – сухо отозвалась мать.
– А твои сыновья? Ты желаешь им смерти? Пока ты поливала меня грязью на глазах у воинов, я же думал только о них! Я говорил себе: «Не подавай виду! Не подавай!» Если бы мои воины увидели меня во гневе, вы были бы обречены – кровь полилась бы рекой. Боги искушают тебя, Данна! Где копья твоих сыновей? Они ведь даже не вооружены!
– Я знала, что на безоружных у вас не подымется рука, – ответила мать.
– Ты слишком полагаешься на свои уловки, – съязвил Сумариос. – Известное дело, что ты презираешь Комаргоса, он и не уповал на твоё радушие. Но ты же говорила с ним как безумная! Ты отдавала ему приказы, подумай только! Это один из самых могущественных и великих воинов королевства! В его жилах течёт кровь богов! Он получает приказы лишь от Верховного короля и только потому, что тот заручился его дружбой.
– Комаргос и я принадлежим к одному сословию, – фыркнула мать. – Может, он и потерял своё королевство в тот же день, что я потеряла своё, в битве меж Каросом и Лигером, но он никогда и не правил. Это ему пристало кланяться мне.
– Опомнись, женщина, в своём ли ты уме! По одному приказу Комаргоса соберётся рать в три сотни воинов. А сколько амбактов будут защищать тебя?
Мать ничего ему не ответила, и Сумариос, удивившись, что она вдруг осеклась, ненадолго замолчал. Он тяжело дышал, пытаясь обуздать свою ярость, в то время как во дворе всё ещё раздавались мятежные голоса и ответное рычание наших собак. Исия забилась в самый тёмный угол комнаты и дрожала, как осиновый лист, охваченная детскими воспоминаниями о частых побоях. Рускос переминался с ноги на ногу, сконфуженный тем, что оказался невольным свидетелем размолвки. Даго продолжал преданно сторожить дверь, но в глазах его читалось беспокойство – он несомненно тревожился за жену и сына, запертых в хижине.
– Ты переисполнена отвагой, Данна, но запасись и мужеством, – продолжал Сумариос. – Ты никогда не получишь