Выучиться на Бога. Алексей Тихонов
но достаточно сыскалось и возмущенных. Айнар выдернул перепуганного жреца из-под бездыханного тела сообщника.
– Ну-ка, мерзавец, уйми своих псов!
Толстяк, измазанный до пояса чужой кровью, и без того находился в шоке, а тут вдобавок острейшее лезвие прижалось к горлу. Тем не менее, выпучив глаза, он прохрипел:
– Беззаконие… Вы ответите… Народ… втопчет…
– Дурак, – поморщился воин. – Если я обнажу меч, деревня вымрет. Тебе этого хочется? Уйми их быстро!
Кое-как, ценой угроз и пинков удалось принудить жреца обратиться к людям. Красноречие он подрастерял, выступал глухо, сбивчиво, однако запал толпы чуть охладил. Или то морок, наведенный самозванными судьями, постепенно рассеивался? Все больше путников отворачивались от места трагедии, предпочитая вернуться на тракт; шум понесся уже деловой, житейский. Вскоре у крыльца топтались только человек пятнадцать, по преимуществу окрестные землеробы. Они, похоже, неплохо знали покойного и оставлять случившееся без последствий не желали.
Оглядев угрюмые лица черни, Айнар опустил нож. Толкнул локтем жреца.
– Расходитесь, чада, – буркнул тот безо всякого вдохновения. – Вы здесь ничем не поможете, так позвольте же действовать высшим силам. Силам небесным и земным, духовным и светским. Лишь запомните произошедшее в деталях – будете свидетельствовать…
– Не увлекайся, – оборвал его Айнар. Потом добавил громче. – Ну, слышали? Расходимся! Трактирщик с прислугой – в дом, а остальные – прочь. И путников гоните! Когда пообедаю и выйду, клянусь бородой Шу, любую живую тварь у порога буду считать врагом. Понятно объяснил?
Смысл этих слов уразумел каждый, толпа замерла. Воин пропустил мимо семенящих, втянувших головы в плечи трактирных, вслед им пихнул жреца. Еще раз оглядел ворчащее простонародье, не столько грозно, сколько презрительно.
– Сударь… – донеслось невнятное откуда-то из-под ног. – Господин… умоляю…
Оказалось, там очухался давешний святотатец – в пылу скоротечной схватки Айнар совсем о нем забыл.
– А тебе чего, горемыка? – поморщился воин.
Изломанная побоями и ужасом фигура вывернула растопыренную ладонь, блеснули белки глаз, скривились судорогой губы:
– Заклинаю, сударь… не бросайте!.. Они убьют меня… Во имя милосердия… во имя всего светлого, что, убежден, есть в вашей душе… спасите!
– Убьют? – воин выпрямился. От его недоброй усмешки люди попятились еще дальше, но убираться восвояси не торопились, хмуро сжимали кулаки. Отыскались и колья, вилы, цепы, прочий хозяйственный скарб, столь легко превращавшийся порой в оружие. – М-да, пожалуй, убьют. На меня-то посягнуть кишка тонка, зато доходягу упокоят старательно. И куда же тебя, приятель, девать?
– Спасите… – повторил злоумышленник жалобно. – До конца дней стану за вас молить…
Он осекся, не назвав, кому собирался адресовать благодарственные молитвы. Может, и правильно поступил –