Девятое сердце земли. Тери Аболевич
навсегда оставят в этой камере, он не будет возражать. Пускай его расстреляют, в конце концов. Пусть этот час никогда не заканчивается.
Конмаэл принялся ходить кругами по камере. Внезапно она показалась ему уютной. Здесь все проблемы растворялись в безвременье. Здесь не было расстрелов, не было призраков убитых, не было ничего, кроме стен, кровати, свечи и книги. Скажи ему сейчас кто-нибудь, что он проведёт вот так остаток жизни – пускай хоть вечность – в четырёх стенах, со свечой и книгой, он стал бы самым счастливым человеком во всём мире.
Его мысли затеяли игру. Сперва это было похоже на шахматы – тактика, борьба аргументов, продуманные ходы в лабиринте сознания. Инстинкты диктовали ему одно: принять предложение майора, задавить в себе мораль и стать охотником, а не жертвой, заняв главенствующую позицию в пищевой цепи. Но душа, которая оказалась под угрозой истребления, требовала самопожертвования. Двадцати человек это не спасёт, но кого-то избавит от пуль, пущенных из его винтовки, а его самого – просто избавит. Постепенно борьба аргументов сходила на нет. Когда отведённый час почти истёк, игра превратилась в теннисную партию – стороны его сознания обменивались ударами, а мячом служило принятое решение. Оно просто металось туда-сюда, и когда Конмаэлу казалось, что он уже сделал выбор, первенство переходило к другой стороне. Он истоптал земляной пол камеры, тщетно пытаясь успокоиться, и от движения его тела всё ускорялось движение мыслей, в итоге слившихся в бессмысленный поток. Накал внутри нарастал, но он по-прежнему не знал, что делать. Он схватил миску с водой и с силой швырнул её в решётку – металлический звон разнёсся по всему коридору, брызги разлетелись в стороны. Опершись о стену обеими руками, Конмаэл бессильно опустил голову.
В такой позе его застал вернувшийся Георгий Таубе.
– Что ты решил?
Форальберг молчал. Не отрывая ладоней от стены, он повернулся к командующему и смерил его тяжёлым взглядом.
– Что ты решил?
Конмаэл всё смотрел на него и молчал, и не мог заставить себя открыть рот и произнести хоть что-нибудь.
– У нас в запасе есть ещё пара недель, господин Форальберг. Плюс день – плюс человек. До завтра.
Когда он вышел, Конмаэл упёрся в стену уже головой и крепко зажмурился. Теперь четверо. Каждая отсрочка облагается пошлиной, только вот счёт идёт на человеческие жизни. Что если постараться сбежать? Может быть, хоть расстреляют при попытке к бегству. Но как?
Ему было нужно альтернативное решение. Но такового не было.
Следующие несколько дней прошли как в тумане. Майор заходил с одним и тем же вопросом, рекрут каждый раз молчал. Конмаэл очень хотел выгнать свои мысли за рамки данности, увидеть всё со стороны, но тугая верёвка последствий обвилась вокруг его размышлений.
Он пытался отвлекаться – читать, вспоминать прошлую, мирную жизнь, когда он был счастлив в своей непричастности. Но это выходило ещё хуже.
Он зажигал свечу и подолгу смотрел на пламя, словно надеясь