OUTSIDE. Исаак Ландауэр
он холёную пухлую руку к личику их единственной дочери, в надежде, что Солнце не передумает и всё же снизойдёт до растления.
«Чем ты ниже, тем величественнее твои мечты», – прочёл – или вообразил, что прочёл – Слава когда-то в одном из произведений школьной программы и охотно с суровой правдой смирился. Здесь таилось некоторое даже удовольствие – повелевать, зная, что сам многократно ничтожнее любого из вынужденных гнуть перед тобой спину. Вершить судьбы тех, кому на роду, казалось бы, написано – не обращать и малейшего внимания на насекомое вроде тебя. О существовании иной мотивации он не догадывался, полагая всякого, кто отрицает главенство его принципов, жалким притворщиком, и Новое Время подоспело как раз вовремя, чтобы окончательно убедить Славу в этом. Ничто в этом мире не имело ценности большей, чем потребность, ни за что не платилось охотнее, чем за удовлетворение порождающих одно другое желаний – общество достигло гармонии абсолютной самовлюблённости. И даже манящая Европа, оазис мнимой человечности, с первого же знакомства подтвердила бессердечному цинику нетленность обновлённых десяти заповедей. За светлыми улыбками и открытыми лицами не оказалось ровным счётом ничего, а готовность помочь ближнему исчерпывалась тридцатисекундной консультацией о направлении движения – на большее двуличность дряхлеющего континента оказалась явно не готова. Всё там имело цену не менее определённую, чем на родине, но зато куда более высокую, ведь толпы осевших на её просторах ленивых иммигрантов нужно было как-то кормить. А, может, ещё какие расходы беспокоили неспешно умирающую старушку, но ни Лондон, ни Париж не заставили молодого амбициозного славянина изменить или хотя бы подвергнуть сомнению тот пугающе основательный фундамент, на котором выстроено было вполне отвечающее духу времени мировоззрение.
Потому и взялся он за Митю с неведомым доселе азартом, что увидел в нём угрозу несомненной до тех пор жизненной платформе, вызов его гегемонии, претензию на альтернативную – в мире, где есть место лишь одному богу, – точку зрения. Его модели поведения жалкий неудачник посмел каким-то образом пристроить многоточие, и механизм карательной машины призывно заскрежетал, раскручивался на полную, готовясь раздавить самонадеянного выскочку. Личной ненависти, впрочем, Слава к подследственному не испытывал: двигал им скорее страх разочароваться в железобетонных, как до того казалось, принципах – как человек он ему даже нравился. Действительно, было в нём что-то притягательное, обаяние беззлобного дурачка, что прожил бы до старости, не нарушив и жалкой статьи административного кодекса, но обстоятельства сложились иначе. Мотив преступления оставался неясен, вот только для вынесения обвинительного приговора никакой, собственно, и не требовался. Переклинило у парня в башке, раздробил череп первому встречному, и был таков. Плохо было, что не пытался убежать, спокойно ожидая прибытия слуг закона,