Манок на рябчика. Олег Андреев
дочь своего отца», – отвечал братец Лёлек. Пик выяснений пришелся лет на пятнадцать: чем старше Анька становилась, тем меньше выясняла. А в «дочери своего отца» были и свои плюсы. Папина дочка априори обладала куда большими правами на авантюрность. Здоровенького, спортивного ребенка возить на морские «лечения» необходимостью не было, а двоюродные близнецы, старше ее на пять лет, считали своим долгом, обязанностью, но больше, конечно, удовольствием таскать сестру по всяческим экстримам, таким образом проводя досуг и отдых одновременно. Сестра очень гармонично вписывалась в их компанию, и посему троица эта стала практически неразлучна, как только Ане исполнилось одиннадцать лет, а частенько к ним примыкала и подружка Лорка. Монахов, в пределах разумного, ничего дочери не запрещал и вполне доверял своим племянникам, но в этот раз настоял на своем.
Болек и Лёлек, как называла братьев Аня (на самом деле – Антон и Максим), собрались на рафтинг в какое-то очень модное норвежское место. Намылились, по обыкновению, и Аня с Лорой, но Монахов увидел в дочкиных глазах усталость и настоял на относительном спокойствии, хотя бы на пару недель. Все участники вояжа наперебой доказывали непонятливому отцу, что пассивный отдых гораздо хуже активного, но тот был непреклонен, настаивая на возможности на солнышке греться, а не преодолевать героически пороги какой-то бурной речки с ледяной водой хрен знает на какой посудине. На что экстремалы хором ответили «ну-ну!» и удалились – не без помощи Монахова. «Желаем тебе прэлэстного отдыха!» – получила она незамедлительную смс. На что ответила: «Отольются кошке слезки!» Кого она имела в виду под «кошкой», и сама не определила, но уж никак не отца: хотя бы потому, что «кошка» женского рода. Отца она обожала, если не боготворила. Он был абсолютно всем для нее, и если в кои-то веки он не принимал тему, то Аня перечила отцу только для вида. Если он сказал «нет!», то для нее это означало «нет!». Придется греться. Но из пляжного отдыха решила извлечь прямую выгоду, иначе она не была бы Аней Монаховой. И выгода лежала, можно сказать, на ладони…
Дело в том (так опять же сложилось), что чужие мамы были, словно по наитию, мамами положительными, почти во всех, как ей представлялось, отношениях. Она не завидовала, но было очень приятно находиться в их ауре, иногда поговорить даже об откровенном, и Аня частенько досадовала, что в их доме такой атмосферы не было. Она не могла уяснить себе, как это её любимый папочка, такой красавец, такой атлетически сложенный, умный, обаятельный, знаменитый, наконец, живет без женщины, пусть без мамы, раз уж так сложились обстоятельства, но без жены, без ее ласок, милых капризов – почему? Это просто по-человечески тяжело. Она говорила об этом и с братьями, которые с ней соглашались. Но, например, Макс, говорил, что дядя Витя все свои связи от нее тщательно скрывает, дабы не воздействовать на ее, легко ранимую, психику. «С чего ты взял, что у меня легко ранимая психика?» «Это не я взял, это дядя Витя так считает».
«Это он сам тебе сказал?»