Цена соли. Патриция Хайсмит
словно это был журчащий родник, над которым она не имеет власти, и она поняла, что заливается слезами. Она рассказывала Кэрол обо всём, чего страшилась и не любила, о своём одиночестве, о Ричарде и о гигантских разочарованиях. И о родителях. Её мать не умерла. Но Терез не видела её с четырнадцати лет.
Кэрол расспрашивала, и она отвечала, хотя о матери ей говорить не хотелось. Мать не так уж была важна, она даже не составляла разочарования. Вот отец – да. С отцом – совсем другое дело. Он умер, когда ей было шесть лет, – адвокат, выходец из Чехословакии, всю свою жизнь хотевший быть художником. Он был совершенно другим – мягким, отзывчивым, никогда не повышал в гневе голоса на женщину, которая пилила его за то, что он так и не стал ни хорошим адвокатом, ни хорошим художником. Он никогда не был сильным, умер от воспаления лёгких, но Терез считала, что это мать убила его. Кэрол всё расспрашивала и расспрашивала, и Терез рассказала, как мать привезла её, восьмилетнюю, в школу в Монклере, как нечасто потом её там навещала, потому что очень много ездила по стране. Она была пианисткой, нет, не первого класса, какое там, но она всегда находила работу, потому что была пробивной. А когда Терез было лет десять, мать повторно вышла замуж. Терез приехала погостить к ней домой в Лонг-Айленд на рождественские каникулы, и они предлагали ей остаться, но так, будто на самом деле этого не хотели. И Терез не понравился её муж, Ник, потому что он был в точности такой же, как мать, крупный и темноволосый, с громким голосом и яростной и жаркой жестикуляцией. Терез была уверена, что это будет идеальный брак. Уже тогда мать была беременна, а теперь там двое детей. Пробыв с ними неделю, Терез вернулась в Дом. После этого мать навестила её ещё раза три-четыре, всегда приезжала с подарком – блузкой, книгой, а однажды привезла косметический набор, который Терез возненавидела лишь потому, что он напоминал ей о ломких, покрытых тушью ресницах матери; подарки эти мать смущённо совала ей в руки, словно в лицемерной попытке задобрить. Однажды мать привезла с собой маленького мальчика, её единоутробного брата, и тогда Терез поняла, что она – чужая. Мать не любила её отца, предпочла оставить её в школе, когда ей было восемь лет, и с какой стати сейчас она взялась её навещать и вообще притязать на неё? Терез была бы счастливее, если бы у неё вовсе не было родителей, как у половины девочек в школе. В конце концов она сказала матери, что больше не хочет этих визитов, и мать больше не приезжала, и пристыженно-негодующее выражение лица, нервный, искоса, быстрый взгляд карих глаз, судорожная кривая улыбка и молчание – вот что стало последним её воспоминанием о матери. А потом ей исполнилось пятнадцать лет. Сёстры в школе знали, что мать ей не пишет. Они попросили её написать дочери, и она это сделала, но Терез не ответила. Потом, когда приблизилось окончание школы, – ей было семнадцать – администрация попросила у матери двести долларов. Терез не хотела от неё никаких денег, да и мало верила в то, что мать даст хоть сколько-нибудь, но та прислала деньги, и Терез их приняла.
– Я жалею, что взяла их. Никому никогда об этом не рассказывала, кроме вас. Когда-нибудь