Разомкнутый круг. Валерий Аркадьевич Кормилицын
не расслышал петушка, успокоился и, стараясь выглядеть самоуверенным, видавшим виды офицером, ловко, с шиком, отдав честь, доложил, что на фланге пехотного полка заметили вражескую конницу и господин полковник просит секурсу.6 Сколько там конницы и кто они – уланы или кирасиры – он не знал.
Рубанов поблагодарил прапорщика, покровительственно улыбнулся ему и велел передать его высокоблагородию, что сейчас они будут и на месте разберутся. Легкой рысью эскадрон двинулся к флангу пехотного полка и немного опоздал… Примерно два вражеских эскадрона – это были уланы, гонялись за русскими пехотинцами, не успевшими построиться в каре.
– Сабли к бою! – И эскадрон свалился на голову не ожидавшему и не видевшему его за горой неприятелю.
Конь под Рубановым споткнулся и чуть не выбросил из седла седока. Тут же, крякнув и выкатив от напряжения глаза, Аким искусным ударом развалил надвое растерявшегося улана. Гикнув и на секунду покрутив головой по сторонам, – видел ли кто его удар из своих – погнался за следующим уланом и свалил его выстрелом из пистолета.
Воспользовавшись неожиданностью нападения, гусары в порыве ненависти яростно рубили французов. Те уже не думали о нападении, а мечтали только спастись, вырваться от этих страшных русских.
Воспрянувшая духом пехота, дико крича «У-р-р-а!», взяла в штыки неприятеля и гонялась за синими мундирами с таким же азартом и остервенением, как недавно их самих преследовали уланы.
Французы отступали! Сверху по ним удачно били картечью наши артиллеристы.
– Вот это мы им показали кузькину мать! – бросив саблю в ножны и часто и глубоко дыша, произнес Алпатьев. – До самого Парижа драпать будут, – радовался он победе и тому, что жив и даже не ранен.
– Пусть еще раз сунутся, руки-то укоротим! – поддержал его красивый гусар, тешившийся недавно над отступающими товарищами. – Я как дал одному! – стал хвастать он перед своим коренастым другом, перевязывающим руку. – Так и разрубил напополам…
– Ага! – болезненно морщился тот. – И его задница поскакала жаловаться Бонапарту…
– Да не-е, – растерялся красивый, – я и коня разрубил, – понес он явную чушь, развеселив раненого друга. У того даже руку перестало ломить.
– И коня, и седока? – изгалялся над приятелем. – И сабля по самый эфес в землю ушла, еле выдернул, да?
Плюнув, высокий красавец отъехал и начал хвалиться другому.
– Черт-дьявол! – озабоченно всматривался в неприятельские позиции Рубанов. – Да тут вся их армия собралась, что ли? Тяжеленько нам придется…
– Аким Максимович, – раздухарился Алпатьев подъезжая к командиру, – мы тут не то что до вечера, неделю стоять сможем! – оживленно улыбался он.
– Неделю? – изумленно изогнул бровь Рубанов. – А почему не месяц? Отведите раненых к лагерю и позаботьтесь, чтобы перевязали. Поешьте сами и накормите людей, вместо того чтобы всякую ерунду болтать, – неизвестно отчего вспылил он.
Алпатъев,
Помощь.