Старый дом. Елена Владимировна Якунина
месяца робко заглядывал в круглое оконце. Глаза постепенно привыкали к темноте, и очертания предметов все яснее проступали в сумрачной комнате.
После пансиона, куда с легким сердцем отправила ее тетушка Людвига, Алимпия ни за что не хотела переезжать в другую комнату, лишь позволила кровать заменить. Ее все здесь устраивало: и то, что комната в самом конце коридора, и то, что выше только чердак, а ниже – кабинет отца с пустым железным шкафом.
***
После свадьбы они въехали в покои на втором этаже, а как малыш родился – так и вовсе все левое крыло заняли, вытеснив фон Грондбергов в правое.
Нянек не нанимали – Алимпия сама рада была с малышом возиться. Дядюшку Карла к себе звали, да тот отказался – неудобно, дескать, стеснять молодую семью. Конечно, "неудобно" в трехэтажном особняке-то! Комнат столько – потеряешься, так не найдут!
Но зимы стали нынче суровыми, дом быстро остывал, а паровое отопление поставить мозгов у тетушки не хватило – все в преферанс вытекли вместе с заводиком. Андрей, конечно, при хорошей должности, но постоянно брать с мужа деньги на содержание отчего дома вместе с приживалами-родственниками, было все же совестно.
Тетушка Людвига так и не вышла повторно замуж, превратившись к пятидесяти годам в сморщенную сливу. На светские приемы ее давно уже никто не звал, да и в гости на чай не заглядывал. Некогда блиставшая в обществе, а ныне всеми забытая, баронесса фон Грондберг тихо существовала в родовом гнезде Бруковичей, по завещанию принадлежавшем Алимпии, снедаемая изнутри собственной желчью и завистью к племяннице. Двоюродный братец Гектор целыми днями простукивал стены дома в надежде обнаружить якобы спрятанный отцом клад. Безуспешные розыски он всегда заканчивал в комнате матери, нытьем выдавливая из нее последние гроши за карточный долг. Вечером исчезал, чтобы утром заявиться с пьяной рожей и подбитым глазом.
Первое время Алимпия их жалела, помогала, как могла, снимая понемногу с депозита свое приданое. Но сколь веревочке не виться, конец близёхонек! Однажды, темной ночкой, грабителя злостного по голове вазой хрустальной огрела, когда тот в шифоньере ее ковырялся. А как лампу зажгла – батюшки святы! – братец родимый с кровавой отметиной на плешивом затылке в ящик харей наглой уткнулся и затих. Перепугалась Липа, стала звать на помощь старика-истопника, да глух тот на ухо! Зато Людвига враз примчалась, будто за дверью стояла, а, может, и вправду стояла? С того дня жалость к родственникам так и осталась лежать в том самом ящике.
***
Алимпия поежилась, плотнее укуталась в одеяло, прижав к груди зайца. Скоро-то еще до рассвета? Часы не тикают – верно, гирьку забыла подтянуть. Вот бы хорошо сейчас марьин корень заварить, бессонницу прогнать или чай ромашковый выпить.
***
Еще в пансионе увлеклась Липа лечебными травами, в особенности привлекала ее фармакогнозия (мудреное название и сейчас давалось с трудом). Благо дядя Карл ее без присмотра не оставил – преподавать естествознание там же пристроился. Да и привил ей