Собрание сочинений. Том 6. Евгений Евтушенко
моей любимой – Хане,
о моих грехах греховных
и безгрешнейших грехах.
Мой медовый месяц странный —
был он радостью и раной.
Сладость меда, тяжесть меда
в теле загнанном моем.
Мой медовый месяц горький
сумасшедшею был гонкой
от желания к желанью —
и желанье – за рулем.
Исполнение желанья —
это часто смерть желанья,
а потом пустыня в теле,
если, в общем, все равно,
чье с тобою рядом тело,
то, что тоже опустело,
и лежат два потных трупа…
Сколько раз так было, – но…
Со мной сполна за все мои обиды
жизнь расплатилась звездами Флориды,
бесстыдством детским твоих губ Лолиты
и чистотою Золушкиных глаз.
Когда в душе расчетливая трезвость,
то даже поцелуй —
разврат и мерзость.
В любви разрешена любая дерзость,
разрешено бесстыдство без прикрас.
И мы любили так, как получалось:
желание в слова не облачалось,
исполнившись, желанье не кончалось,
желание в глазах у нас качалось,
желание из кожи излучалось,
желание само желало нас.
Любовь двух движущихся трупов,
одетых в голые слова,
при изощренности всех трюков —
она мертва,
мертва,
мертва.
Любовь —
она тогда живая,
любовь людей,
а не зверья,
когда тебе в глаза,
желая,
глядит желанная твоя.
Бродяги на автомобиле,
мы останавливались и
безостановочно любили
по разрешению любви.
Любовь —
лицензия великая
нам на отстрел инстинктов темных,
всех обездоленных религия
и партия всех угнетенных.
И сквозь Америку летело,
сквозь чуингамное жеванье,
как Богородицыно тело,
неутоленное желанье.
Визжали виражи смертельные,
кричал неон,
скрипели пристани,
шептались библии мотельные,
дыханьем нашим перелистываемые.
Косились леди элегантные,
как обнимались мы,
но все-таки
нас понимали аллигаторы
глазами добрыми,
отцовскими.
Шли