Собрание сочинений. Том 9. Евгений Евтушенко

      Я твой ангел ненадежный,

      неуютный, невозможный,

      но с тобою осторожный —

      так боюсь тебя задеть,

      и куда тебя мне деть?

      В моей жизни нету места

      для тебя,

                     а ты – невеста.

      На тебя грешно глядеть,

      а колечка не надеть.

      В двух концах тахты огромной

      мы лежали ночью темной, —

      зареклись так делать впредь.

      Между нами были версты,

      океаны, горы, звезды,

      лес, пустыни, гололедь.

      Но, как с неба дуновенье,

      счастье неприкосновенья —

      это больше, чем владеть.

      И все-таки я с тобою,

      и все-таки ты со мной,

      зажатые шумной толпою,

      придавленные тишиной.

      И все-таки мы родные,

      а это нельзя не сберечь,

      и все-таки мы иные,

      чем были до наших встреч.

      У памяти столько заначек,

      что хватит их нам наперед,

      и кто-то из нас заплачет,

      когда из нас кто-то умрет.

      Так вот расплата за измены, —

      и мысленные, и во снах,

      я натыкаюсь, как на стены,

      на близких в собственных стенах.

      Измена может быть случайной,

      не страстью —

                             чем-нибудь взамен,

      но не бывает она тайной —

      есть запах стойкий у измен.

      Хотел я быть родным всем в мире,

      но как признаться нам себе,

      что стали,

                      если изменили,

      чужими в собственной семье?

      Люби́ночки – что за словечко…

      На посиделках у крылечка

      шепнула ты: «Смелее будь.

      Зайди под кофту… Там как печка».

      И пригласила руку в грудь.

      Медведь тряс цепью на дворе.

      Изба встречала, скрипнув глухо.

      «Я, коль сравнить с тобой, старуха.

      Шестнадцать есть?» Набравшись духа,

      я сдунул с губ небрежней пуха:

      «Давно уж было… В январе…»

      И золотилась медовуха,

      шипя в брезентовом ведре.

      Как танцевали мои зубы

      по краю острому ковша,

      когда поверх овчинной шубы

      я ждал тебя, любить спеша.

      И ты сказала: «Отвернись»,

      а я совсем не отвернулся

      и от восторга задохнулся,

      взмывая в ангельскую высь.

      Ты пригрозила, вскинув ступку:

      «Бесстыжий, зыркать не моги!» —

      и, сделав мне в душе зарубку,

      легко переступила