Собрание сочинений. Том 9. Евгений Евтушенко

      Был Кузнецкий мост,

                                         спекулянт,

                                                          прохвост.

      Сразу после войны у Кузнецкого —

      не осталось ни великосветского,

      ни ямщицкого,

                              ни купецкого.

      Да и я лет в четырнадцать не был прост —

      выручал меня, правда, мой дылдин рост,

      но во мне было мало детского —

      больше риска шпаны молодецкого.

      Не скажу, что был гол —

                                               жмых глодал и глагол.

      Я дрова за дрова

                                 у соседей колол.

      Стал Кузнецкий любимейшей из всех моих школ.

      Я в барыги особенные пошел —

      это книжные были барыги.

      Открывался мне полуподпольнейший пласт —

      Гумилев и Кузмин,

                                     и неведомый Пяст.

      Для мильтонов я был странновато грудаст,

      ибо прятал за пазухой книги,

      тяжеленные, словно вериги.

      Торговал я Уилки Коллинзом —

      «Лунный камень» тогда шел на ять,

      да и Южным и Северным Полюсом

      я вполне бы сумел промышлять.

      Но однажды какой-то запуганный хмырь

      подошел, озираясь

                  (как будто в Сибирь упекут его, если разыщут),

      хрипанул мне сквозь шарф,

      водку в душу вдышав:

      «Есть Есенин…

                               Возьмешь сразу тыщу?»

      Я нашел пацаненка

                                      со мной одних лет

      под веселенькой кличкой —

                                                    «Шкилет».

      У него было трое сестренок,

      и он был до прозрачности тонок.

      Со «Шкилетом» мы живо за дело взялись —

      за часок

                   разгрузили облупленный ЗИС.

      В чердаке знаменитого Дома моделей

      книжки спрятали мы от метелей,

      и предстал перед нами,

                                            подростками,

      однотомничек тощий с березками.

      От Есенина руки побаливали,

      и себя мы стихами

                                    побаловали.

      А стихи были взрослые,

                                             но и ребячьи.

      Это было про нас

                                  и про всех:

      «Покатились глаза собачьи

      Золотыми звездами в снег».

      Посиневший «Шкилет»,

      никакой не поэт,

      позабыл свою книготорговлю,

      и, светясь, будто в церковке сельской свеча,

      вслух читал эту книжку, распевно мыча,

      как рязанскую песню коровью.

      На Кузнецком запахло выпасом.

      Люди были изумлены:

                                          «Неужели Есенина выпустили?»,

      словно выпущен был из тюрьмы.

      Я, страницы