Стеклянная любовь. Книга вторая. Алексей Резник
практического претворения в жизнь данного проекта, оказался он, доктор философских наук, Павел Назарович Гуйманн, декан философского факультета. Но ему не вняли и, после долгих колебаний, примерно месяц назад, он решился и написал подробное «личное мнение» в горотдел ФСБ, откуда до сих пор не получил ответа.
Самое плохое заключалось в том, что опасными идеями Боброва-Морозова, несмотря на своевременное расформирование проклятой кафедры поголовно увлеклись лучшие студенты факультета, откровенно отодвинувшие в сторону основные теоретические постулаты диалектического и исторического материализма. Основным смысловым стержнем «Разума без границ» являлось утверждение аксиоматичного характера, однажды приснившееся Боброву, а может подсказанное ему Морозовым, буквально, звучавшее следующим образом: «Не имеет права существовать ни секунды философская школа, чьи принципы, выраженные хотя бы в озвученных словесных формулировках, немедленно не воспроизводили бы в, окружающем место их рождения, пространстве, своих материальных отражений». Гуйманн, когда впервые услышал эту формулировку, лишь беспомощно развел руками и покачал головой. Качал, правда, довольно долго, сам того не сознавая, отдавая, таким образом, определенную степень уважения свежеродившемуся философскому принципу «доморощенного гения» Боброва.
Произошло достопамятное заседание Ученого Совета два месяца назад и в течение почти всего этого срока, кроме нескольких первых дней, у Гуйманна постоянно росли и накапливались в темных загашниках души резко отрицательные эмоции, связанные, как с самим Бобровым, так и с его опасными псевдофилософскими идеями. Павел Назарович никак не мог разобраться в сути собственных отрицательных эмоций, со столь зловещей стабильностью отравлявших ему настроение, практически, ежедневно с того самого момента, когда и прозвучала эта знаменитая формулировка Боброва по ходу работы того достопамятного Ученого Совета.
Личные доверительные беседы с самим Бобровым и регулярные посещения возглавляемой им кафедры не помогали восстановлению прежнего душевного спокойствия Павла Назаровича.
Особенно этому не способствовали посещения «Кафедры неординарной философии», где на стенах чуть ли не каждый день появлялись все новые и новые, пугающие необычностью форм и расцветок, диаграммы и таблицы, а на лабораторных столах и в прозрачной толще дорогих импортных стеллажей одна за другой возникали объемные геометрические фигуры самых причудливых очертаний, изготовленные из одинаковых блестящих шариков, винтиков и крохотных пластмассовых треугольничков. Причем эти фигуры имели неоновую подсветку изнутри и, иногда, изучались сотрудниками кафедры даже по ночам (по ночам полнолуния), что особенно не нравилось Гуйманну. Количество легкомысленно выглядевших шариков, винтиков и треугольничков, составлявших замысловатые фигуры ежедневно увеличивалось и однажды Гуйманн сделал странное открытие: