Житомир-Sur-Mer. Паломничество Негодяя. Владимир Д. Дьяченко
и пару подписанных фото на стене в вестибюле, из которых я и извлек только что изложенную информацию. Незапоминаемым сочетанием коридорных поворотов Балерина привела меня к дверям, которые открыла своими ключами. Она вошла первой.
Посреди кабинета параллельно длинным стенам стоял высокий стеллаж темного дерева, который можно было обойти кругом. Внушительный, как алтарь, с рядами книжных корешков вместо икон, он превращал кабинет и в библиотеку, и даже в храмовый придел, а любого визитера – в прихожанина и книголюба. Здесь сразу хотелось успокоиться. Нагнать тишины вокруг и внутри себя. Оглянуться назад во времени. Восхититься предками, ужаснуться своему собственному прошлому. Еще два стеллажа стояли углом возле стен. Третью, с окном в парк, занимало аккуратное рабочее место в неразрывном соединении с компьютерной и кофейной инженерией. Четвертая стена была отдана во владение дивану. Желтому кожистому монстру, по-львиному разлегшемуся на полу. Надежный, мягкий, уютный оазис пустыни в густых и опасных джунглях окниженного интеллекта.
Я рассматриваю то, что меня окружает. Балерина рассматривает рассматривающего меня своим стерео-взглядом. Снова ждет реакции. Похоже, это ее главный способ ведения диалога. Ждать вопроса. Тот, кто задает вопросы, рассказывает о себе больше, чем тот, кто на них отвечает. Отвечая, не сложно соврать. Ввести в заблуждение. Дать неточную информацию. Намеренно исказить реальность. Соврать вопросом тяжелее. Можно, только если ты знаешь правильный ответ. А это уже не вполне вопрос.
– Мне ждать ее здесь? – это я о хозяйке кабинета, заведующей литературной частью театра. Балерина говорит, что это она меня раскопала. Так и говорит, она вас раскопала. Ну, это ее работа. Следующий мой вопрос можно даже не задавать. Балерина уже повесила его между нами. Но она все же ждет.
– А чем здесь вы занимаетесь?
– Мы – музыкальный театр. Я ставлю здесь танцы.
Я еще раз оцениваю ее фигуру. Первое впечатление укрепляется. Глядя то ли мимо меня, то ли насквозь, она медленно поднимает колено на уровень плеч. Овивает ногу гладким изгибом руки. Нога в тяжелом ботинке вместе с рукой легко распрямляется в сторону верхних полок стеллажа. Идеальный шпагат. Закрыв глаза, Балерина приникает всем телом к вертикали своего вознесшегося бедра и замирает. Отставшее от ноги платье открывает ее короткие боксеры. Черные, с блестящей окантовкой по нижнему краю. Секунда, две, пять. Стоит, вытянувшись, как струна виолончели и одновременно виолончель, забытая в библиотеке зачитавшимся виолончелистом. Шнурки огромного башмака – колки на головке грифа.
Эффект такой, что странный, вдруг нарастающий гул сперва связываешь с вот этим музыкальным инструментом. И только когда гул становится дрожью, когда дрожат стойки стеллажей, книги на полках и дрожит под ногами пол, а кофейные чашки включаются в общее вибрато своим высоким перезвоном, тогда Балерина поворачивает ко мне лицо и открывает