Абориген. Дима Григ
не обращай внимание, ложись спать. Маме нужно успокоиться. Знаешь, иногда такое бывает у взрослых – плакать хочется. – Я отцепил Алису от Евы. Это было очень даже легко, она совсем ослабела от истерики. – Спи, дочка, сейчас мама поплачет и успокоится…
– Нет…зачем ты так с нами? – голос Алисы ослабел в разы.
Я поцеловал Еву в лобик и аккуратно вывел Алису из комнаты.
– Спи, Ева, завтра и солнце обещают, и всё будет хорошо, – сказал я, закрыв за собою дверь.
Алиса сидела на полу кухни. Я подсел к ней. Прижал к себе. В её хрупкое ушко нашёптывал разные милости, глупости, что так успокаивают человека. Я гладил её по волосам, периодически целовал.
– Марк, – всхлипывала она, – Марк, не делай этого…пожалуйста, я тебя умоляю…Ты и Ева – для меня Всё…Пообещай, Марк…
Она уставила в меня кошачьи глаза. Её взгляд молил, слёзы самостоятельно заполоняли зелёные зрачки. Она смотрела в мои глаза с сильнейшей откровенностью, по силе превосходящий взгляд любого святого, повисшего на стене монастыря.
– Конечно, я вас не брошу…Конечно я никуда не уйду…Это моя очередная глупая затея…
– Обещаешь?…Обещаешь, что не бросишь?
– Обещаю…Я люблю тебя!
Она крепко прижалась ко мне, расцеловывая каждый сантиметр тела.
– Я тебя так люблю, – повторяла она, – так люблю…У нас всё будет хорошо, ты напишешь, правда напишешь…Я знаю…Я люблю.
Я опустил нос к её шее. Такой родной, такой любимый запах. Аромат её тела моментально успокоил мозг и вернул сознание домой. Дом, милый дом.
– Я тебя люблю, – вздохнув, сказал я, и так, и почувствовал, как мои слова легли лёгким грузом на её миловидные груди.
Алиса успокаивалась. Мы продолжали сидеть на полу, как два умиротворённых существа под ликом дешёвой люстры. Вокруг летала тишина и жёлтый свет тускнел на глазах.
Глава 2
Тени горшков с подоконника отражались на потолке в светлой области. В окно бил уличный фонарь и если прислушаться, то можно было различить его свербение. Алиса спала по левую сторону от меня. Её хрупкое личико пристроилось к моему плечу. Я не мог заснуть. Глаза отказывались закрываться. Потолок, как бесконечное полотно для воображаемых рисунков. Их можно стереть, и можно нацарапать по новой. Безграничная стёрка. Ева тихо посапывала. Я приподнял голову. Она так нежно спала с приоткрытым ротиком на своей кроватке, иногда она оближет губки, что-то ей не понравиться во сне, и она повернётся на другой бок, высунув из-под одеяла голые пяточки, такие же гладкие и цветущие, как она сама. Свет фонаря и ночная мгла придавали её пижаме в горошек голубоватый цвет, соизмеримый с отливом чистейших вод океана.
Ну, что, Марк, уткнувшись вновь в потолок, говорил я себе, опять нихера ты не смог. Нихера в тебе нет, Марк. Одни слова да слабые мысли. Да, ты их любишь, не можешь смотреть, как они плачут, ты, как загнанный в угол зверёк, помечешься и всё тут, конец всегда известен наперёд. Что сказал бы Хемингуэй, этот выжатый смельчак, а подумай о Сэлинджере, да он бы и не